– Сама ты туда иди! Сама оттуда вышла – у своей мамочки!! – заорал он.

Ленка смотрела вытаращенными глазами. Она была в реальном шоке.

А на третий день мы снова посетили крепость, тот самый уголок. Ленка была в кожаной шапочке и жевала резинку.

И меня теперь что-то неудержимо тянуло в эту крепость, где мы никогда никого не встречали, кроме самих себя, и нами было ещё не обследовано подземелье под ней.

Меня влекло туда не меньше, чем теперь к сигаретам. И я, привязав к голове специальную свечу Яблочкова, в одиночку отправилась в нашу крепость и стала спускаться вниз по лестнице – в подземелье, где мы ещё не бывали.

Подземелье становилось темнее и глубже. И у меня захолонуло сердце, когда что-то громко звякнуло в тишине под ногой. Я посмотрела и увидела мятое тонкое медное блюдо. Как оно оказалось здесь?

Дальше простирался коридор с гнёздами для светильников по бокам и обвалившейся лепниной. И под ногами попадались металлические стаканы да коробки от киноплёнки.

А потом коридор привёл меня в низкий обширный каземат, и только сверху из люков или бойниц падал слабый свет солнца. Справа находилась большущая каменная тумба, вверх по узкому квадратному лазу вели металлические вбитые скобы. А впереди располагалось другое помещение с наполовину сорванной дверью. Но там – царила абсолютная темнота.

Захар Семёнович вскоре простился во всеми как преподаватель. Он уходил в отставку и теперь собирался необременительно работать в буфетной в нашем же училище.

Он появился на летней сцене перед собравшимися учащимися и доцентами. Не в привычном клетчатом костюмчике, а в штанах горца на подтяжках и в рубахе с воротником апаш. Это было слишком неожиданно.

Но окончательно поразило всех, когда он, просто и ясно смотря всем в глаза со сцены и попрощавшись наконец с училищем как учитель, продекламировал как бы свой собственный, заключительный, сольный монолог:

Окончания некоторых строк он раскатывал немного пронзительно и истерично, однако – ни разу не переиграв. А последние две строчки прочёл тихо, но чётко. С достоинством и смирением одновременно.

Зал ответил ошарашенным полным молчанием, а потом – овацией. А Захар Семёнович почти незаметно исчез со сцены, более ничего не добавляя.

…Нечто было там, внизу, что теперь тянуло меня – скрыться от мира в этом уединённом подземелье и поселиться в нём. И я покидала дом и шла туда.

Я обосновалась там, принеся с собой блок сигарет, подушку-сидушку. Я затеплила там керосиновую горелку, пожарила на ней мясо, ела печенье и читала брошюры-комиксы. Так я сидела целыми днями, жуя, греясь у лампы, просматривая комиксы в газетах, размышляя обо всём и ни о чём, и выкуривая одну за другой. Дым шёл вверх, образовывались огромные кучи окурков, я проваливалась в забвение и лёгкую жуть. Одна в тиши и темноте, подсвеченной керосином. Мне больше ничего не требовалось – лишь уйти от всех в замкнутое одиночество, от предавшего семью тяжело заболевшего отца, от обиженной матери. И только иногда думала про них – наглую животную нелепую Ленку, которая меня восхищала и шокировала, и такую же нелепую двойную Гретхен с арбалетом за спиной.

В конце концов я не выдержала и рассказала им про обнаруженное мной подземелье. На следующий день мы трое спустились сюда. Андрей не присоединился – как рассказала Ленка, он от неё неделю как сбежал, и, похоже, надолго. (Может, внутренний голос правильно указал что-то ему? – невольно размышляла я уже потом…)

Мы сидели кружком, курили. Но Ленка была не такая, как я: если я размеренно жила рядом с тайной тьмы поодаль, то она тотчас решила разведать всё здесь.

Она насадила на палку большой кусок угля и подожгла его. И тут же нагло двинулась по всему пространству со вспыхнувшим углём в руке, светя туда и сюда. Проникла и в то помещение, где лежал беспросветный, словно просевший и сгустившийся за годы чернильный мрак.

Оказалось – там замкнутый каземат, с нависшим выступом справа. И тут вдруг отвалился горящий кусок угля, упал туда, на каменный пол и – там внизу что-то вспыхнуло. Некая чёрная смола в мелкой яме.