Когда он умер, дворник, служивший в доме, где квартировал нищий, прежде чем сообщить полиции о смерти одинокого жильца, подверг тщательному осмотру квартиру покойника. Компаньоном дворника в этом деле стал сосед Митрофанова – сапожник. В результате поисков они нашли ларец со сбережениями. В руки дворника и сапожника попала довольно крупная сумма. В числе ценностей, находившихся в ларце, оказались не только деньги, но и сберкнижка на восемьсот рублей.

После этого дворник, как и положено, сообщил о смерти нищего в полицию. Там ничего не подозревали о тайном богатстве нищего и распорядились похоронить его за казенный счет. Между тем материальное положение и дворника, и сапожника значительно улучшилось. Однако, как говорится, денег никогда не бывает много: сбережения нищего они довольно быстро потратили, после чего решили поживиться и его сберкнижкой.

Находчивый дворник придумал, как подступиться к этим деньгам. Пользуясь своим служебным положением, он по всем правилам составил доверенность от имени покойного, затем засвидетельствовал ее в полицейском участке с припрятанным «на всякий случай» паспортом Митрофанова, после чего явился в сберкассу.

Будучи человеком осторожным, дворник Овчинников снял со счета только пятьдесят рублей. Поскольку все прошло спокойно, он стал захаживать в сберкассу довольно часто, каждый раз снимая со счета небольшую сумму. Не прошло и двух месяцев, как деньги на сберкнижке стали подходить к концу. Дворнику так бы все и сошло с рук, если бы не последний поход в сберкассу, испортивший все дело.

Виной всему был сапожник – подручный Овчинникова, который обиделся на то, что его компаньон дает ему слишком мало денег. Испытывая безудержную черную зависть, он решил отомстить обидчику и «настучал» в полицию. После чего дворника застали в сберкассе прямо на месте преступления, как говорится, взяли с поличным. Отпираться было бесполезно, и ему пришлось во всем сознаться. Сколько именно денег было присвоено дворником и его «компаньоном» по ограблению покойника, он не признался. Однако полиция полагала, что тайное «наследство нищего» составляло не меньше пяти-шести тысяч рублей…

Особенно спекулировали нищие на патриотических чувствах горожан: ну как тут не подать копейку-другую калеке, проливавшему свою кровь за отчизну на поле брани! Недаром в годы Русско-японской, а потом Первой мировой войны петербургские улицы, а по большей части Невский проспект, превратились, как иронично писал газетный репортер, «в филиальные отделения не то Кунсткамеры, не то паноптикума, где собирают коллекции уродов. И все это – не только жертвы войны. Большинство, несомненно, пороху и не нюхало. Разве что в садах народной трезвости, где героически настроенные приказчики упражняются в стрельбе из монтекристо. Монета безруким и безногим, ради их явного убожества, сыплется от прохожих в изобилии».

Почти все столичные калеки, взрослые и малолетние, составляли три большие артели, имевшие собственные «уставы» и поделившие между собой самые выгодные места «стоянки». Собрали в Петербург калек со всей России, главным образом из Западного края, несколько «антрепренеров», но потом калеки, почувствовав себя «свободными гражданами», отказались подчиняться своим благодетелям и объединились в артели.

«Дела артелей нищих идут блестяще, – писала одна из газет. – Средний заработок каждого калеки редко опускается ниже 6–8 руб лей в день. Калеки бережливее других нищих, трезвы и сбережения стараются вкладывать в процентные бумаги, пускают деньги в рост и т. д.». До появления «артелей калек» самым «аристократическим» нищенством считалось церковное, но калеки взяли пальму первенства.

Нельзя сказать, что в Петербурге не велась борьба с нищенством. Нет, напротив, существовали десятки и сотни благотворительных обществ и тому подобных заведений, регулярно проходили кружечные уличные сборы в помощь бедным и больным, но нищих меньше не становилось. Проблема была настолько вопиющей, что даже градоначальнику приходилось издавать распоряжения, чтобы местные полицейские власти обратили внимание на сильное развитие в столице нищенства и принимали все меры к его искоренению, забирая «праздношатающихся» и бродяг в участок.

Но в полиции с ними не хотели разбираться – своих дел хватало. А потому их препровождали прямиком в особое присутствие по разбору и призрению нищих, которое в начале ХХ века в Петербурге занималось вопросами нищенства. Каждый день таких «клиентов» набиралось от 50 до 70 человек. Не позже чем за сутки присутствие должно было рассортировать попавшую в него «нищую братию», причем по каждому «клиенту» выносился соответствующий приговор.

Такая поспешность объяснялась тем, чтобы забранные нищие не сидели праздно на шее у присутствия, и чтобы в присутственном приюте не случалось чрезвычайного скопления нищих, так сказать, «затора нищей братии», их спешили скорее отправить на родину. Ведь нищих в Петербург поставляли почти все губернии европейской России, причем больше всего – Тверская, Ярославская, Новгородская и Псковская.

Впрочем, многие нищие, выпущенные из присутствия, вовсе не стремились бросать свое прибыльное ремесло. Говорят, как-то раз отправили в приют одного калеку-старика. Спустя несколько дней смотритель приюта в ужасе приехал в присутствие с мольбой:

– Ради Бога, не присылайте мне больше ваших клиентов! Ваш калека всех моих призреваемых взбунтовал: «Чего вы, – говорит, – здесь, идиоты, на брандахлысте больничном сидите, когда мы на воле по семь-восемь целковых подстреливаем!» Поднял на ноги весь приют – все в бега собрались…