Не держащуюся на ногах невесту загружают в машину, жених пригнал заранее еще до всего, туда же загружают и прочих самых стойких, кому в ту же сторону, нестойкие уже, оказывается, давно исчезли в неизвестном направлении. Туда же, куда и гули. Жених трезвый, потому что не пил, папа невесты тоже в завязке. Остальные в разной степени хороши. Подружка невесты тоже хороша, но по крайней мере осознает, что хороша, и способна пусть и не двигаться, но анализировать обстановку. По крайней мере, успевает заметить, когда жених высаживает ее с мужем у метро, что невесте совсем кирдык. Невеста выпадает на воздух и заблевывает крыло машины и детали своего свадебного облачения, все это, разумеется, на глазах у трезвого, что важно, жениха.

«Ага!» – находит в себе силы удовлетворенно подумать подружка, шатко всовываясь в метро. На этом, правда, ее раздумья прерываются, она тоже основательно набравшись, но все-таки не до такой степени, чтобы блевать посреди улицы, это уж извините. Это надо постараться, чтобы до такого дойти.

В общем, все в итоге было понятно, когда время спустя невеста с женихом действительно стали разводиться, понятно, отчего это и что к чему. Что это сразу был кошмар, а не свадьба, о чем гости молчали только из вежливости, что голубок нагадил жениху в руку, а невеста и вовсе облевала все вокруг. И что у него, интересно, была за брачная ночь, с храпящей в непроглядном пьяном сне с ног до головы заблевавшей себя невестой. Все, все у нее было в блевотине, сочувственно объясняла потом подружка невесты. То-то у них была ночь любви! Они из-за этого и развелись в конечном итоге, я думаю, раз у них изначально все пошло вкось. Раз он сразу потерял к ней последние остатки любви и уважения. А кто бы не потерял, спрашивается. Раз она предстала перед ним в таком неприглядном истинном виде. И ей потом всю совместную жизнь перед ним было наверняка неловко за свое такое поведение, так и не избавилась от этой неловкости. Представляю себе, вот он ее доволок до дома, взвалил на этаж, плюхнул на брачное ложе, и что? Толку от нее в таком состоянии никакого, снял с нее, наверное, платье и дубленку, но без всяких намерений, а чтоб не воняло, бедненький…

Бедненький жених действительно снял тогда со спящей невесты дубленку и платье, а заодно длинные блестящие серьги и газовый шарфик, заботливо укрыл ее одеялом и пошел на кухню налить себе чаю. Очень хотелось чаю, после всех этих салатиков и прочей свадьбы. Потом он вернулся в комнату и стал любоваться своей невестой, прихлебывая чай. Невеста была очень смешная, мятая и в пятнах от растекшейся косметики, и очень красивая. Время от времени она принималась посапывать и всхрапывать, и от этого жених преисполнялся какого-то почти непереносимого умиления. Потом ему тоже захотелось спать, и он улегся рядом, уткнувшись лицом в ее бывшие кудри, слегка пахнущие рвотными массами. «Напилась, девочка моя, – счастливо подумал жених, засыпая. – Совсем плохо было маленькой моей, роднульке…»

А невеста, как это водится у алкоголиков, неожиданно подскочила в шесть утра, обнаружила, что сна у нее ни в одном глазу, обнаружила мирно спящего жениха и свои скомканные грязные одежки у него в ногах, и в характерном для таких пробуждений плывуще-бодром состоянии отправилась в ванную. Оказалось, что абсолютно все – и дубленка, и платье, и газовый шарфик, и длинные блестящие серьги – все было в блевонтине. Даже каким-то образом она попала на бутоны лилий, вплетенные в прическу. Невеста мимоходом удивилась этому, методично работая щеткой и счастливо думая о женихе. «Спит сейчас, – думала невеста, блаженно улыбаясь и обнаруживая в счищаемом фрагменты всего, что было на столе – и печеночного торта, и красной рыбки, и салата с грибами (того, который „что-то потрясающее“). – Устал, бедненький. Эк ведь меня угораздило. Как он меня до дому-то вчера доволок, мой хороший. Мой муж, мой самый любимый…»

А отмыв свой наряд и себя, невеста вернулась к жениху и стала смотреть, как он спит – и так любила его в этот момент, что даже как-то обессилила от этой любви и тоже заснула.

Чтобы утром проснуться и снова быть вместе, всегда-всегда, как и обещали друг другу.

Но подружка невесты, конечно, не знала таких подробностей и все напирала потом, когда они стали разводиться, на эту их несостоявшуюся ночь любви, будучи не в курсе, что ночь любви-то как раз на самом деле состоялась, и еще как.

И что жених с невестой как раз, вспоминая все самое лучшее, что у них было за период совместного житья, неизменно вспоминали и эту свою брачную ночь. И что развелись они совсем от других причин, от того, что стало происходить уже потом, гораздо позже, а никак не от этого.

И уж никак не от того, что, мол, на свадьбе голубок нагадил жениху в руку, и это послужило предопределением.

Эти подружки вообще, как правило, ни черта не понимают в чужих отношениях и только и умеют что завидовать и собирать сплетни. Даже непонятно, зачем их в принципе надо звать на свадьбу, разве что из вежливости. По крайней мере, на свою третью свадьбу невеста пригласила ее уже исключительно из вежливости, они уже совсем почти не общались к этому времени, слишком далеко разбросала жизнь, но все-таки решила пригласить. И потом, показалось как-то глупо – на те две приглашала, а на эту нет, почему бы и нет, в конце концов, на самом-то деле.

Про очень странное чудо рассказали мне недавно. Хотя, как известно, вера может двигать горами, но тут были вот именно что не горы.

А была одна женщина, и ей очень хотелось родить дочку. Может, дети-сыновья у нее уже были, а может, и так. Но непременно чтобы дочку. И вот она забеременела, приходит на УЗИ, а ей там и говорят: у вас мальчик! Она на другое УЗИ, и там тоже говорят: у вас мальчик! Она на третье, и та же отчетливая картина. А этой женщине ну так хотелось дочку! Тогда она пошла и стала молиться Матронушке, известной в народе и за его пределами святой, поехала специально в Москву для этого, вот где монастырь и могилка (или мощи), и что-то там сутки или больше отстояла на коленях, глубоко беременная, все прося: мол, святая Матронушка, вот бы у меня оказалась все-таки девочка! Потом вернулась, пришла на следующее плановое УЗИ, и раз – УЗИ показало девочку! И когда про`бил срок, родила именно девочку, дочку. Что называется, вымоленную. И все вокруг восхищались – и женщиной, и Матронушкой, и мощами и мощью, мощью веры, т. е. ее силой, способной творить чудеса и вот так вот действительно двигать и горами и не горами тоже. А я вот все думаю, все представляю, как они стояли Все Трое в головах парящего в эфире ментального тела той женщины в период с двадцать четвертой по тридцать вторую неделю, и Дух Святой поправляет маску и натягивает перчатки, а Матронушка подает ему скальпель и объясняет, что и куда резать или двигать. А вы говорите – законы против гомосексуализма или, допустим, операции по смене пола. Или фото мэра Рейкьявика в платье. Где тот мэр, где те законы. А чудо – вот же оно, есть, украшает очень суровую ткань нашей реальности.

В гипермаркете «Семья», расположенном на углу улиц такой-то и такой-то, всегда работали кассиры женского пола, т. е. кассирши. А тут вдруг там стали работать две кассирши мужского пола. Т. е. кассиры. Они всегда работали в одну смену, сидя за соседними кассами, и никогда по отдельности. Один из этих кассирш был очень странный, а второй не очень. Он был обычный в отличие от первого. Они оба были молоды, вот, пожалуй, и все, что в них было общего, а все остальное было вполне различным, тем не менее их общность очень ощущалась, просто бросалась в глаза каждому вновь переступившему порог гипермаркета «Семья», это энергетическое облако незримой общности, окутывающее их две кассы. Впрочем, там вообще кассы близко к дверям. Но так как облако было незримым, этот факт, наверное, не принципиален. Они существовали в этом облаке обособленно, автономно от всего остального магазина, от его напряженной товарно-денежной жизни. Они не смотрели друг на друга, даже не поглядывали искоса, не переговаривались, они смотрели только на проходящий через свои руки товар, трогали этот товар, переправляли его мимо умного аппарата, считывающего штрихкод, мимо кассового аппарата, изрыгающего чеки, и переговаривались только с покупателями, спрашивали, нужен ли пакет, озвучивали общую сумму покупки или просили посмотреть три двадцать. Но все это ничего не значило. Значение имела только эта их загадочная общность. Т. е. с формальной точки зрения ничего в ней загадочного не было, ну пидорасы, ну и что. Ну даже пидорасы за кассой, ладно. Ладно, пусть даже пара пидорасов за кассами гипермаркета «Семья», существующая в атмосфере загадочной незримой общности, что дальше. Но в том-то и дело, что настойчиво чувствовалось какое-то дальше, было что-то еще. Что-то еще как будто бы было за этой вполне логичной для кассирши любого пола сосредоточенности на подсчете бумажных купюр и мелочи.