— Настя! 

Я замерла под одеялом, не веря, что он вернулся. Вернулся ко мне. 

Пару секунд ничего не происходило, а потом покрывало исчезло, и я увидела Димино лицо. Он смотрел на меня сверху вниз, сидя на корточках. На его лице застыло какое-то странное выражение. 

Он снова выругался и, прикрыв глаза отвернулся от меня. 

Медленно встал и… с такой силой несколько раз всадил кулак в стену, что на плитке остался алый след. Каждый удар сопровождался приглушенным ругательством. 

Я бросилась к нему и вцепилась когтями в джинсы. Хотела закричать «Остановись, дурак! Ты же ранишь себя», но смогла издать только невнятное мурлыканье. 

Дима тяжело опустился на пол рядом со мной и осторожно взял меня на руки. Его поврежденная ладонь выглядела ужасно. Костяшки превратились в алое месиво. Их же нужно лечить! 

Я тронула лапой его запястье, но Дима то ли не понял, что я хотела сказать, то ли проигнорировал. 

— Я их выгнал. Всех. Они больше сюда не придут. – Здоровой рукой он накрыл мою голову и хрипло протянул: – Почему ты не дождалась меня? По-че-му-у?.. 

Я тебя всегда буду ждать, Дима. Всегда. Даже если ты откажешься от меня. Думать об этом было безумно больно, но я готовила себя к худшему. 

Дима гладил меня, а я могла смотреть только на его изувеченную руку. Я снова ощущала его боль. Его ярость. Глухое и горькое отчаяние. Всего этого было так много, что я захлебывалась. 

Я спрыгнула с ей коленей и побежала в спальню. 

— Ты куда? – Голос Димы встревоженно звучал за спиной. 

Я нашла брошенную на комоде спиритическую доску и, взобравшись на кресло, перепрыгнула на единственную мебель в его комнате. На доску легла темная тень, а меня саму окутало ароматом грозы и холодного осеннего леса. Дима пошел за мной. Он здесь. Рядом. 

Дрожа от волнения за него, я начала быстро передвигать стрелку. 

«Ты повредил руку. Нужно...»

Он не дал мне закончить. Подхватил на руки и потерся щекой о мою макушку. Вот же дурак! 

— Прости меня… Нужно было выгнать их всех сразу…

Я осторожно тронула лапой его запястье. А в душ'e начали расцветать цветы. Он их выгнал. И Кристину с ее мамашей, и, кажется, собственных родителей. Из-за меня. Чувствовать бы себя виноватой, но… Вины не было и в помине. Была только радость, которая смешивалась со жгучей обидой – я потеряла шанс быть женщиной. Быть человеком. Когда снова превращусь? Надолго ли? 

— Идем… 

Все время, пока шел на кухню, Дима прижимал меня к себе, а я старалась не думать о том, что между нами произошло. На чем нас застукала Нина Павловна. 

Дима так и не надел майку, и я могла сколько угодно ластиться к его обнаженной груди, покрытой темными волосками. 

Устроив меня на узкой барной стойке, он достал аптечку, посыпал на рану белый порошок и принялся забинтовывать ладонь. А я вдруг снова ощутила черную паутину боли, расползающуюся от его руки. 

И я знала, что могу помочь. Могу распустить паутинку, превратив ее в длинную нить. Потом смотать эту нить в клубок и забавляться с ним, питая себя странной силой. 

Когда Дима закончил, я ткнулась мордочкой в белый бинт, а в голове тут же вспыхнула картинка: деревянное колесо и тонкая игла веретена. Вращаясь, колесо скрипело, и бесформенная боль превращалась в нить. Как в нашем самом первом сне. 

Дима снова взял меня на руки и вернулся в спальню. 

Зайдя в ванную, он посадил меня на тумбочку и осмотрел пристальным взглядом:

— Подожди меня здесь. Я приму душ, а потом ляжем и я почитаю тебе. 

Из горла вырвалось мяуканье, которое должно было быть словом «Нет».

Он не забыл, о чем я просила. И он собирался это сделать. 

А еще мне показалось, что Дима надеется, что я снова превращусь, пока он будет стоять под душем. У меня такой надежды не было. Откуда-то я знала совершенно точно, что новое превращение так быстро не случится. 

Она снова стала кошкой. Оставалась ею, и когда я был в душе, и когда укладывался на матрас, и когда читал ее любимую книгу. 

Я старательно подражал голосам разных героев, затихал там, где начинался страшный момент и читал громче, если встречал восклицательный знак. Все гребаные восклицательные знаки получили свою порцию громкости. Учителя бы мной гордились. Такое рвение прочитать выразительно и старательно. То, что все пацаны в моем классе ненавидели. 

Но сейчас я из кожи вон лез, чтобы Насте понравилось. Чтобы понравилось настолько, что она вернулась бы ко мне. 

Она устроилась на моей разбитой руке, странным образом усмиряя боль. Унимая ее настолько, что я даже начал забывать, что с пальцами что-то не так. Но стоило ей чуть-чуть сдвинуться, или мне убрать руку, чтобы перевернуть страницу, как боль возвращалась.