— И дома у вас бывал, — не то спрашиваю, не то подсказываю я.

— Разве гниль-то сразу увидишь? — продолжает с негодованием Бурлаков. — Пуд соли с таким подлецом сперва съесть надо. Тем более… — Но тут он спохватывается и поспешно добавляет: — По чести говоря, помнится, однажды был он у меня дома, напросился.

— А в Одессе у него семья? — спрашиваю я, делая вид, что не замечаю его оговорки.

— Какая там семья, — расплывается в улыбке Бурлаков. — Так, знаете… одна любовь. С ней и в Москву прикатил. Ох и девка… Для супруги, я скажу, слишком хороша.

Толстая физиономия его приобретает мечтательное выражение, и он сладко чмокает губами.

— Звали-то ее как? — с неслужебной, а чисто мужской заинтересованностью спрашиваю я, подыгрывая Бурлакову.

— Галина Остаповна… — все так же мечтательно отвечает он.

Вот это открытие! Ради одного его стоило навестить Бурлакова.

— Ну а может быть, и жена? Красота, это, знаете, еще ничего не означает, — все тем же тоном продолжаю я обсуждать эту животрепещущую тему.

— Что вы! Какая там жена… — отмахивался Бурлаков, весь еще во власти приятных воспоминаний. — Жене разве такие подарки делают, какие он делал?

— Какие же? — с любопытством спрашиваю я.

— Ну, к примеру, золотое кольцо с камнями, каждое по два карата, не меньше. Старинной работы. Камушки, как ягодки, на стебельке висят. Неслыханной красоты кольцо, уверяю вас.

— Ух ты… — восхищенно вздыхаю я.

— А внутри, значит, надпись изобразил, — увлеченно продолжает Бурлаков.

— Как сейчас помню: «Галочке от М.3. на всю жизнь».

Второй факт, который стоит не меньше первого!

— Ну вот видите? — говорю я. — «…на всю жизнь». Выходит, все-таки жена она ему.

Бурлаков с откровенной иронией смотрит на меня.

— Эх, молодой человек, что вы понимаете? — вздыхает он. — Да если хотите знать, он эту Галочку уже бросил, говорят. Вот вам и «на всю жизнь».

Но я чувствую, что он доволен, и не только сладкими воспоминаниями о красивой Галине Остаповне, но и тем, что так ловко увел разговор в сторону от опасной темы всяких там злоупотреблений и махинаций в тихую заводь любовных утех. И я пока его иллюзии не разрушаю. Кстати, факт его собственного знакомства с Галиной Кочергой нам тоже может пригодиться. Об этом он, конечно, не догадывается.

— А вы-то память о себе ей тоже небось оставили? — лукаво спрашиваю я.

— Не утерпели? Тем более если не жена.

— Куда мне, старику!.. — машет рукой Бурлаков.

Он закуривает новую сигарету и блаженно откидывается на спинку кресла.

Но тут вдруг до него, видимо, доходит, что он, пожалуй, уж слишком расписал свои связи с Зурихом, и неожиданно резко заявляет:

— Да и с какой, собственно, стати мне ей чего-то дарить? Люди, в общем-то, посторонние, незнакомые даже.

Глазки его наливаются холодом и теперь смотрят на меня отчужденно и даже подозрительно. Я понимаю, что лирическая часть разговора окончена, и пожимаю плечами.

— Вообще-то верно, — соглашаюсь я и уже деловым тоном спрашиваю: — Не помните, где Зурих тогда работал?

— А черт его знает, где этот прохвост работал. Разве все упомнишь?

— Недавно с ним в Москве большая неприятность случилась, — говорю я.

— Это какая же? — настороженно интересуется Бурлаков.

— В гостинице его обокрали.

— Вот те раз! — не очень искусно демонстрирует удивление Бурлаков. — Скажи на милость.

Ему, конечно, все это давно известно, возможно, даже не только от Веры Михайловны.

Я чувствую, что больше ничего от Бурлакова не узнаю. Он уже отгородился от меня и, возможно, даже казнит себя сейчас за болтливость.

Поздний вечер. Я все еще сижу у Кузьмича. Он по привычке утюжит ладонью свою седую макушку и, хмурясь, говорит:

— Что значит «исчез»? Что это еще за чепуха такая?

Он сердит и встревожен. Я это прекрасно вижу. И я встревожен не меньше его, даже больше. И сердит тоже.

— Все-таки что-то случилось, — говорю я.

— Панику порют. Ну не ночевал в гостинице, не дал о себе знать. Что из того? В нашей работе всякое может быть.

— Вот именно, — многозначительно подтверждаю я.

— А, брось, — машет рукой Кузьмич. — Что это за настроение у тебя, скажи на милость?

— Я вам говорил, Федор Кузьмич, не надо было посылать его одного. Не у меня настроение, а у него.