Шрифт:
– Словами делу не поможешь, — изрёк банальность я, вот только сейчас эта фраза отнюдь не казалась мне избитой.
Слова действительно были тут бесполезны.
– Если у меня какие-то шансы на УДО… то есть на досрочное освобождение? — поправился я. — Допустим, я стану примерно себя вести и всё такое…
– Примерное поведение не уменьшит твоего срока, — отрицательно помотал головой Ланской.
– То есть, мне придётся гнить в тюрьме четверть века, — приуныл я.
Перспектива так себе. Если сейчас мне… ну лет восемнадцать, на свободу с чистой совестью выйду в сорок три года. Не сказать, что преклонный возраст, однако лучшее время жизни провести в тюрьме… Бррр!
Долбануть башкой об стенку, чтобы раз и навсегда? А вдруг перекинет в другой мир, а там будет ещё большая жопа? Что-то стрёмно рисковать, да и не в моей натуре самоубиваться и поднимать лапки кверху.
– Правда, есть один способ скостить срок, — произнёс собеседник.
Если бы я был кроликом, приподнял бы сейчас уши и насторожился. Отсидеть меньше, чем тебе впаяли — это несомненно позитивная хрень, однако, судя по выражению лица Ланского-старшего, сейчас он скажет «но», и за этим последует нечто такое, чего делать точно не захочется.
– Ты можешь подать прошение о том, чтобы пойти служить в батальон смертников, — выдал внезапно отец.
– Батальон кого? — захлопал глазами я.
Ланской-старший пояснил как для несмышлёныша:
– На самом деле это отдельный его императорского величества батальон особого назначения, но все прекрасно знают, что немногие доживают до конца пятилетнего контракта. Поэтому часть в народе так и зовут — батальон смертников. Служить туда не рвутся, поэтому государь разрешил принимать преступников. Тем счастливчикам, — отец горько усмехнулся, — котором повезёт выслужить все пять лет и при этом остаться в живых, даруется помилование. Особо отличившиеся могут получить личное дворянство.
Мне не понравилось то, что я услышал. В моей прежней жизни отец обещал сделать всё, чтобы я откосил от армии. Он считал, что даже год в ней — напрасно потраченное время. Зная, что сам он оттрубил ещё в советской армии от звонка до звонка, я ему верил.
Нет, повертеть в руках пистолет или автомат, пострелять из него в тире — всегда пожалуйста. А вот наматывать на ноги вонючие портянки или, что таскают на ногах солдаты сейчас, драить зубной щёткой унитазы, ходить строем и задирать на плацу ногу выше головы — не больно-то хочется.
Так что мысли мои с отцовскими сходились целиком и полностью.
Вот только там была другая жизнь и иные обстоятельства.
Если положить на одну чашу весом четвертак тюремного заключения и пять лет молодости в сапогах, однозначно, перевесит последнее, сравнивать числа меня ещё до школы научили, как и читать и писать.
А смертники они или бессмертные — я привык к тому, что многое в действительности не такое и страшное, как его малюют.
Авось, выиграю в этой лотерее, вытащив счастливый билет.
Пан или пропал, короче!
– Папа, я решил, — вздёрнул подбородок я.
– Что именно?
– Подам прошение, чтобы меня взяли в этот самый батальон. Всё равно, мне особо терять нечего.
Глава 4
Вертолёт приземлился. Где-то наверху по инерции продолжали крутиться его лопасти, разгоняя пыль и комки высохшей грязи.
– Рекруты, на выход.
Внутри длинного и узкого как кишка отсека сидели рекруты, то есть ещё не вступившие официально на службу солдаты, в число которых входил я.
Не ожидал, что всё так быстро завертится. Не успел подать прошение, как через два дня меня уже дёрнули на медкомиссию.
Там я впервые увидел в зеркале своё новое отражение и, по правде говоря, не остался доволен увиденным. Аристократия, мать его за ногу: такое чувство, что меня специально недокармливали, сквозь тонкую кожу просвечивали рёбра, а сама грудь была как у молодого петуха коленка.
Моя прежняя телесная оболочка тоже была далека от идеала, на Шварца я не походил, но регулярные тренировки и полноценное здоровое питание помогали поддерживать себя в хорошей форме. А тут просто дистрофик…
Знаю, что некоторым девушкам нравятся такие бледные дрищи, смахивающие на персонажи из аниме, где всё, что есть кроме костей и кожи — острые подбородки и большущие глаза, но лично у меня были другие стандарты мужской красоты.
Когда мне измеряли рост и вес, ожидал услышать какие-нибудь аршины, вершки-корешки и прочие фунты, но нет, тут во всю использовалась привычная метрическая система, так что я узнал, что во мне сто семьдесят семь сантиметров длины и шестьдесят один килограмм неполезной массы.