Никак не привыкну. Никак…

— …Товсь! — донеслось снизу зычное.

Две Мишени не отдал им, «стрелкам-отличникам», никаких особых приказов. Оно и понятно, они старшие, ему хватит заботы с младшим взводом. Огонь по свистку, а остальное сами.

Мышиные и желтовато-серые шинели меж тем довольно споро растянулись ещё шире, насколько позволял луг. Из зарослей показал тупое рыло броневик, за ним ещё и ещё. Фёдор вновь вскинул бинокль— да, точно, тяжёлые «мариенвагены», полугусеничные, да не просто так, а с миномётом в открытых кузовах.

Миномёт — это плохо, донельзя…

Три, четыре, пять — пять пятнистых бронемашин за цепями. И чем их доставать? Одними гранатами?

И помощи просить не у кого. «Сводный полк» — одно название, что полк; казачья сотня, сотня самокатчиков, полурота «павлонов»[1], три десятка дедушек — дворцовых гренадер, помнивших, наверное, ещё Таврическую войну, десятка два жандармов, городовых и полицейских, кто избежал ярости толпы в самые первые дни мятежа, и…

И они. Александровские кадеты.

Но их, увы, тоже совсем мало. Самая старшая, первая рота, рота, где Федор Солонов и состоял «кадет-вице-фельдфебелем», почти в полном составе отбыла в Петербург с начальником корпуса и от них не было ни слуху, ни духу. С ней же отправилась и вторая, годом младше.

Третья и четвёртая роты развернулись к станции Павловской, перекрывая кратчайшую дорогу на Петербург. А вот пятая, те, кому тринадцать-четырнадцать, в глаза Федора — малышня, кому только в салки играть на корпусном плацу — они все здесь, семьдесят мальков, лежат, пыхтят, устраиваясь у бойниц…

Шестая и седьмая, самые младшие, должны были эвакуироваться с преподавателями-гражданскими по Балтийской ветке; в мастерских нашёлся один-единственный исправный паровоз, а на грузовой станции — несколько платформ, куда пацанов и должны были погрузить.

Если всё хорошо, то они уже должны подъезжать сейчас к Дудергофу. Там — во всяком случае, по слухам — имелись верные войска.

Правда, а что делается дальше, ближе к столице и к ней самой — никто не знал.

И лучше сейчас об этом даже не думать.

Федор отогнал непрошенные мысли. В конце концов, он вице-фельдфебель или нет?! И про Юрку Вяземского, застывшего на холодной октябрьской земле лицом вниз, в луже тёмной крови, он не будет думать тоже.

Но это получалось плохо.

…Юрку застрелил молодой мастеровой, в замасленной телогрейке и рабочей кепке, засевший в крепком месте, возле узкого продуха под крышей кирпичного пакгауза, когда разгорячённые кадеты вслед за казаками ринулись через площадь. Мастеровой мог бы спрятаться и отсидеться, черта с два бы его там наши, в огромном складе; однако он открыл огонь и хорошо ещё, что не слишком метко.

Длинноногий Юрка бежал впереди всех. И — ноги ему словно верёвка подсекла: рухнул замертво, беззвучно, не успев даже застонать.

В тот проклятый продух кадеты всадили, наверное, полсотни пуль. Чья достала мастерового — само собой, никто не узнал. Но, когда его вытащили наружу, он был ещё жив, упрямо и бессмысленно цеплялся за жизнь.

Две Мишени склонился было над ним — да только махнул рукой, не жилец, мол.

Мастеровой был совсем молодой, а пальцы, что судорожно скребли утоптанную землю — уже все мозолистые, натруженные, в свежих царапинах и застарелых шрамах.

И единственное, что он успех прохрипеть, пока не обмяк и не отошёл — это «Долой самодержавие».

Долой самодержавие…

Федор видел, как рука Двух Мишеней дёрнулась было к маузеру — и замерла. А потом потянулась — опустить мёртвому веки.

…На первом этаже царила мёртвая тишина. На втором «стрелки-отличники» устраивались поудобнее, с ухваткой и форсом уже «бывалых солдат».

Да, теперь так — кто первый бой прошёл, тот уже «лихой», кто после второго выжил — «ветеран», ну, а с тремя за спиной — годен фронтом командовать, во всяком случае, в собственных глазах.

Пока ещё противник был очень далеко и многие в его цепях даже не взяли винтовки на руку. Шагали в полный рост, спокойно, экономя силы — очевидно, они ещё утром нащупали фланг оборонявшегося полка и теперь готовились одним ударом прорваться, наконец, к столице.

— А что черта с два вам! — вслух бросил Фёдор.

Опустился на колено в «своём» окне, примерился к бойнице, устроил себе лежбище. Пока враг не подошёл совсем близко, стрелять он станет лёжа.

Приготовил снаряжённые обоймы. Заботливо отделил снаряжёнными обычными патронами от тех, что с бронебойными. Приник глазом к окуляру прицела — волосяные линии перекрестья сами легли на один из «мариенвагенов». Далеко, конечно. Даже эти новые пули, где сердечник — не просто из стали, но из карбида вольфрама, не возьмут…