Соня садится на диван и проводит рукой по волосам, пропуская пряди сквозь пальцы. Она старается устроиться поуютнее среди подушек с оборками. Однако ей это не удается. Она берет подушки и перекидывает на другой диван, а потом откидывается на спинку.

— Они для украшения, — поясняю я. Ее небрежность задевает меня. Как растолковать ей, что я потратила уйму времени, чтобы идеально подобрать эти подушки к дивану? А она швыряет их — подушки из шелка ручной работы! Я кладу их себе на колени, глажу гладкий шелк. — Они здесь для контраста с обивочной материей.

Соня задумывается над моими словами. Она смотрит на подушки и проводит пальцами по тисненым полоскам, на которых вышиты цветы. Потом она переводит взгляд на диван, на простую бежевую ткань, специально заказанную в Италии. Ее оттенок хорошо сочетается с отделкой стен и шелковыми занавесями.

— О’кей, — произносит она наконец.

Меня начинает разбирать смех. Мы обсуждаем шоколад и подушки после стольких лет разлуки. Подушки, которые — она бы очень удивилась, если бы узнала, — стоят столько, сколько наши родители платили за год аренды квартиры. Она не догадывается, почему они так важны для меня. Даже если бы я сказала ей, что вынуждена поддерживать определенный имидж ради общества, в котором вращаюсь, ей это было бы безразлично. Как я не в состоянии понять ее жизнь, так и она не может понять мою. Хотелось бы мне знать, осталось ли у нас хоть что-то общее, кроме прошлого. Я закрываю лицо руками, потому что смех переходит в слезы, а мне не хочется, чтобы она их видела. Я быстро вытираю слезы, но они просачиваются сквозь пальцы и текут по моим наманикюренным ногтям.

— Пожалуйста, — говорит она, — не надо.

— Почему?

Этот вопрос касается не только ее отъезда. Она еще ничего не сказала, но сердцем я уже знаю ответ. Точно так же, как знаю, как она спит, как ест и, самое главное, как она живет. Я знаю, что она снова уедет. В детстве мы спали в одной кровати. Она всегда сворачивалась так, чтобы втиснуться в меня, то ли ради тепла, то ли ради защиты. Я обычно сердито отодвигала ее, а потом, когда меня одолевал сон, снова прижималась к ней.

— Ты ведь только что приехала.

— У меня нет причин оставаться здесь, — Соня говорит шепотом, в ее голосе звучит страх. — Он не знает, что я приходила к нему. А если бы и знал, ему было бы на это наплевать.

— Так ты поэтому уезжаешь? — мне хочется застонать, но я сдерживаюсь. — Ты уезжаешь из-за него?

— Нет, я уезжаю из-за себя.

— А как же мы?

В окно я вижу, как соседка выходит из дома и переходит улицу. Она крепко держит за руку младшую дочку и внимательно смотрит по обеим сторонам, прежде чем ступить на проезжую часть. Дома в этом городе большие, многие из них построены в этом десятилетии. По соседству живут нувориши, по большей части предприниматели, сколотившие состояния в технической индустрии. На подъездных аллеях стоят роскошные автомобили. Испанские садовники и домработницы собираются небольшими компаниями и завтракают на обочинах или в своих грузовиках. Они едят тамале[11]. Стены, окружающие меня, стали домом, о котором я не смела и мечтать, но который избалованный ребенок во мне все же ожидал получить.

— Ты никогда не задумывалась об этом?

— Я тебе не нужна, — Соня почти шепчет эти слова, но они звучат веско. — У тебя же все хорошо, — она указывает на вещи вокруг: — У тебя все есть.

— У меня есть дом, — стены, которыми я так восхищалась всего лишь мгновение назад, становятся барьером между нами. — Этого недостаточно.

— Это так много.

Внезапно мне становится ясно, что она недовольна своей жизнью. Я никогда и не думала, что она счастлива. Это чувство ей недоступно. Как можно быть счастливым с таким печальным детством? Счастье и печаль невозможно соединить вместе, поэтому одно из этих чувств всегда берет верх над другим. И все же я думала, что Соня по крайней мере смирилась с тем, что произошло. Я надеялась, что она примирилась с собой, хотя бы в какой-то степени, и обрела цель в жизни.

— А тебе нужно все это? — спрашиваю я, обводя рукой то, что вокруг.

— Нет, — говорит она. — Больше не нужно.

— И с каких это пор? — я не знаю, какое время она имеет в виду. Никогда она не говорила о двухэтажном особняке и о пяти детишках. Соня всегда мечтала о дальних краях и людях, которые не требовали от нее больше, чем она могла дать. А я искала стабильной жизни и дома на холме.

— Уже давно, — она опускает голову и тяжело вздыхает. Через несколько секунд Соня отвлекается от своих мыслей. — Поэтому мне и следует уехать. Я здесь чужая и всегда была чужой.

— Мы — твоя семья. Кому еще ты можешь принадлежать, как не нам? — ее безразличие бесит меня. Несмотря ни на что, мы не чужие друг другу. Мы вместе должны пройти сквозь все трудности. Один раз Соня уже покинула нас, этого достаточно! — Ты не убежишь от нас снова. Это нечестно.

— Это не для меня, — отвечает Соня. Мы обе знаем, что она говорит неправду.

— Почему ты не приехала на мою свадьбу? — гнев, который я подавляла весь день, поднимается и заполняет пространство вокруг нас. — Ты была нужна мне здесь! Неужели я этого не заслужила?! — кричу я. Время для ответа давно прошло. Но я никогда не могла представить себе, что сестра, с которой я выросла, покинет меня в самый важный день моей жизни. — Почему тебя так долго не было? Ты была нужна мне.

— Потому что я ничего не могла тебе дать, — она смотрит в стену и кусает губы. — Никому ничего не могу дать, — ее глаза затуманиваются. — Я не могла смотреть, как он отдает тебя мужу. Не могла улыбаться, наблюдая, как он разыгрывает из себя любящего отца, — она быстро встает с дивана, сбросив подушки с оборками на пол. Она не смотрит на меня, но я все же вижу в ее глазах затаенную боль. — И как ты позволяешь ему это делать, — она поворачивается ко мне, чтобы выяснить, какое впечатление произвели ее слова.