— Как и сказала, прекрасно, — от злости я становлюсь невежливой. — Так о чем речь?

— Я хотел пригласить тебя на ужин, — говорит он.

Я ожидала чего угодно. Неприязни, может быть, даже жалости. Только не этого.

— То есть на свидание?

— Да.

Мне хочется рассмеяться, но я боюсь, что он поймет мой смех неправильно.

— Нет.

— «Нет», потому что ты не голодна, или «нет», потому что не хочешь идти на свидание со мной? — брови у Дэвида ползут вверх. Он что, смеется надо мной?

— И потому, и поэтому. Разве не тебя я просила оставить меня в покое? Не тебя просила дать моему отцу умереть? — я пожимаю плечами. — Могу поклясться, что тебя.

— Меня. Во всяком случае, ни с кем другим из наших докторов ты по крышам не гуляла, это я знаю точно.

Он дразнит меня. Я бы улыбнулась, но ситуация не кажется мне забавной.

— Тогда что же ты делаешь? — я говорю себе, что не нуждаюсь в ответе, но все же жду его.

Его глаза затуманиваются.

— Я не могу не думать о тебе. Ты все время в моих мыслях, — Дэвид меняется в лице. — Я скучаю по тебе, и это явно не идет на пользу моим пациентам. Но я понимаю, что тебе нужно время, — он начинает растирать себе шею сзади — жест, выдающий сильное волнение. — Несчастья вашей семьи… Джия, твой отец… — он обрывает себя на полуслове. — Кстати, как у девочки дела?

— Она прячется от всех, — таковы последние сведения, которые я получила от мамы сегодня утром. Она звонит Марин по крайней мере три раза в день и постоянно навещает внучку. — От себя и от всего мира, думаю. Дело о побоях продвигается.

— Хорошо.

Желание сражаться покидает меня. Я опускаю руки и прислоняюсь к его письменному столу.

— Тебя не тревожит, что я хочу, чтобы мой отец умер?

— Я пытаюсь понять, — он делает шаг по направлению ко мне. — Скажи мне, почему? Расскажи мне о себе. О том, почему ты и твои родные почти ежедневно навещаете человека, которого ненавидите.

— Рассказать за спагетти с чесночным соусом? — спрашиваю я насмешливо.

— Поговори со мной, — он протягивает руку, и между нами остается очень мало пространства. Он кладет свою ладонь мне на голову. Он ждет ответа. — Ты такая красивая, — шепчет он. Я качаю головой, но его губы уже касаются моих. Они нежные и добрые, не чета моим. Я поднимаю руку, чтобы оттолкнуть его, но он переплетает мои пальцы со своими, так бережно, словно держит за руку любимое дитя. Его поцелуй становится крепче, и я не могу удержаться от стона. Я возвращаю ему поцелуй, устав от борьбы с ним и с собственными чувствами, и обнимаю его, почти яростно вцепившись в обтянутую белым халатом спину.

Его губы скользят по моим губам, по щеке и ниже, вдоль шеи. Прижав меня к себе крепко, как никто прежде, он проводит рукой по моей спине и задерживается на талии. Моя голова клонится набок, и он еще крепче обнимает меня. Я запускаю руку ему в волосы, а он осторожно вытягивает подол моей рубашки из-за пояса брюк и касается обнаженной кожи. Его рука медленно крадется вверх, большой палец пролезает под бретельку бюстгальтера и ласкает грудь.

— Дэвид, — бормочу я так тихо, что не знаю, произнесла ли его имя вслух.

— Дай мне шанс, — шепчет он на ухо. Его губы снова находят мои и прижимаются к ним еще нежнее, чем прежде. И мы приникаем друг к другу, как изнемогающие от жажды приникают к источнику.

Но постепенно слова Дэвида доходят до моего затуманенного рассудка, и я трезвею. Я отталкиваю его и, стараясь не встречаться с ним взглядом, привожу в порядок свою одежду.

— Я не могу, — говорю я глухо.

— Почему? — он снова протягивает ко мне руку, но я уклоняюсь от его объятий и проскальзываю на другую сторону кабинета.

— Ты не знаешь меня, — я хочу покончить со всем сейчас же, потому что в последнее время привыкла предвкушать время, которое мы проводим вместе, а это для меня — непозволительная слабость. — Мы не смогли бы ужиться, — и он, и я понимаем, что это неправда. Когда мы обедали в больнице, время пролетало незаметно. Даже молчание не тяготило нас.

— Я знаю, что ты необыкновенно талантливый фотограф, — говорит Дэвид, не обращая внимания на мои слова. — Я знаю, что ты можешь заставить больных детей смеяться, даже если им очень плохо, — он подходит и гладит меня по волосам, но я отодвигаюсь. — Твоя мама говорила мне, что ты не собиралась возвращаться домой, но я чертовски рад, что ты вернулась.

Некоторые моменты в жизни, как след из хлебных крошек, ведут нас к повороту, который меняет все, хотя заметить эти крошки не всегда возможно. Только спустя много времени мы вдруг в изумлении задумываемся над тем, как могли пропустить такой очевидный знак. Впервые увидев Дэвида, я сразу почувствовала в его глазах интерес. Последующие встречи только усилили наше общее притяжение. И все же я не верила, что мои чувства могут перерасти в нечто большее, чем проходящее увлечение.

— Как ты поступаешь, когда к тебе приходит пациент с симптомами рака? — спрашиваю я, изо всех сил желая покончить со всем этим. — Делаешь анализы?