Йоркширский распевный говорок, фарфоровые тоны питомиц дорогой монастырской школы, с запинкой, с придыханьем – заклинанье, повторяемое извечно и вечно сладостное.

Пришел черед Фредерики, Кроу поинтересовался, что она будет читать, и попросил Александра подать ей, как другим, реплики Антонио. Когда Фредерика называла себя, голос ее дрожал. Александр, стоявший напротив, ощутил к ней непривычную бережность.

– Спокойно, Фредерика. Не спеши. Это не конец света.

– Неужели? – бледно проблеснула-таки супротивная натура Фредерики.

– Ручаюсь, – улыбнулся Александр.

Первая настоящая улыбка его – ей, наставническая, союзническая. Эта мысль разозлила и восхитила ее.

Александр подал первую реплику робеющего Антонио:

Фредерика ухнула головой в омут. Она хотела быть мило (но благородно!) несмелой, однако присутствие Александра и злость за деревянные прыжки подмешали сюда кое-что еще. По капельке раздраженного нетерпения и абсолютного желания: хочу – дай. Они питали ее, они привели ее сюда, и с ними Фредерика ничего не могла поделать. Она стояла столбом, но, поскольку Александр был Александром, ее побирала дрожь:

К концу Фредерика невольно сделала шаг навстречу Александру. Она понимала, что все делает не так, что слишком орет, и вот шагнула за поддержкой и смущенно запнулась.

– Благодарю вас, – без всякого выражения проговорил Кроу.

Фредерика как-то сошла в зал. Александр откинул волосы и промокнул лоб очень белым платком.

Настала пауза, трое мужчин выходили, возвращались, сравнивали заметки. Потом Кроу объявил, что теперь десять девочек просят прочесть стихотворение. Он огласил имена – без сомнения, предпоследний Список. Фредерики в нем не было. Она попросту не поверила. Ее имя, конечно, забыли вписать. Десять девушек, волнуясь и сияя, поднялись на сцену. Лодж, толстым змием обвивший кресло, поднялся и подошел к высокой, точеной Антее Уорбертон из монастырской школы. Позволено ему будет расплести ей косы? И остальные не могли бы тоже?.. Монашка-охранительница зашелестела, но не воспротивилась. Лоджевы искушенные пальцы зазмеились вверх по блестящей, бледного золота косе. Антея, скромно опустив глаза, быстро и просто расплела вторую. Лодж встряхнул, рассеял ей волосы вокруг лица и на лицо. Сквозь их светлое облако Антея взглянула на него прохладно-вопросительно, и Фредерика с болевым толчком поняла, что общего у всех избранных. Все они были хорошенькие. Очень, очень хорошенькие. Никогда раньше Фредерике не указывали так ясно на пределы ее возможностей, на то, что в мире ценится не только ум, но и великое множество других качеств. Значит, в Блесфорд-Райд будут песни и танцы под древесной сенью, будет смех и стихи. А ее туда не возьмут. Ну что ж, созерцать чужие успехи не собирается. Она просто встанет и выйдет.

Фредерика встала и отправилась домой. В Пантеоне ее поймал за локоть Кроу:

– Куда это ты собралась?

– Домой.

– Почему?

– Не вижу смысла оставаться.

– Не видишь?

– У вас тут явно, – Фредерику переполнял яд, – конкурс красоты.

На нее сошло внезапное утешительное видение зачаточных купальничков, острых каблуков, широких шелковых лент, перекинутых через угрожающе торчащие груди.

– Спектакль – это зрелище, – изрек Кроу.

– Я уже поняла.

– И мы сейчас в основном набираем нимф и граций. Это свита. Маскарад перед явлением королевы. Я тебя в этом качестве не вижу.

– Я тоже. – И, помолчав: – Но почему вы не сказали, что вам это нужно?

– Не только. Еще служанки. Вообще толпа.

– Понятно. Ну а теперь я пойду домой.

Фредерика попыталась его обойти. Они стояли меж Бальдром Прекрасным и Афиной Палладой. Один расслабил члены в гранитной смерти – вольная или невольная имитация «Умирающего раба» Микеланджело с дотошно готическим побегом омелы, торчащим из левого соска [71] . Другая, стиснутая в каменных складках хитона, сжимала чудовищную голову горгоны.

– Я бы не торопился. Когда ты читала, у меня возникла забавная мысль. Читала ты, кстати, весьма недурно. Как ты додумалась сделать ее такой агрессивной?

– Она и должна быть такой. Она сестра своего брата-злодея. Она отлично правит, ее называют государем [72] . Она жадная до всего. Как она вцепилась в абрикосы! [73] И вообще привыкла, чтобы все было по ее. Честно говоря, я хотела ее сделать более… то есть менее… то есть более жалобной, молящей. Но я взбесилась из-за танцев. Я не могу танцевать. Мне было мерзко, и я пережала. Я могу сыграть лучше. Но вообще, когда я играла, то поняла, что можно и так – на грани перебора. В этом что-то есть.

– Ты права. Это очень тонко подмечено.

– Спасибо. – Фредерика впивала похвалу, как оживающее растение – воду.

Кроу облокотился на каменные корчи горгониных змей:

– Дай-ка я рассмотрю твою мордочку. – Он провел пальцем по ее острому носу. – Знаешь, на твоем месте я бы вернулся.

– Зачем?

– Ну, коли тут вопрос типажа… а типаж, разумеется, необходим… Думаю, мы тебя в первом акте протолкнем как минимум во второй состав. Шанс есть…

О, тут была власть куда похлеще списков. Тут был сказочный каприз фортуны, настоящая сказка в духе Ноэль Стритфилд [74] , что дерзким девчонкам вроде Фредерики сперва сбивает спесь, а потом возносит на мечтанные высоты. Фредерика теребила рыжеватые волосы и онемело смотрела на крошечного импресарио. Кроу обожал режиссировать такие сказки. Там, где он обитал, в основе искусства лежала эта же режиссура. А как известно, и жизнь, и власть суть подражание искусству. Фредерика очнулась: