— Что вы делаете? — спросил Гвеши.

— Готовлюсь к отлету.

— О, — зудамался на мгновение Гвеши, — а я подумал, что вы не умеете управлять самолетом.

— Я и не умею. Но, похоже, пора учиться.

— Я тоже так думаю, — неуверенно смеясь, произнес Гвеши. — А можно было бы попросить вас поторопиться?

Я кивнул. Мои ноги стояли на двух педалях, но я никак не мог вспомнить, для чего они нужны. Тормоза? Нет. Двух тормозов не бывает. Я надавил на правую, и в хвостовой части самолета послышался легкий скрип. Выглянув наружу, я увидел, что руль повернулся в сторону. Очень хорошо: педали управляют рулем. Я помнил, что торчавшая прямо передо мной ручка управления регулирует положение элеронов и рулевой высоты.

А что дальше? Перед моими глазами были приборы, показывающие высоту, направление полета, время полета, температуру масла, подачу топлива, давление масла и обороты двигателя. Всяких циферблатов и шкал было жуткое количество, причем рядом со многими соседствовали инструкции и предупредительные надписи. Я быстро их прочитал, пытаясь одновременно вспомнить, что я когда-либо слышал о манипуляциях, предшествующих взлету. Мне показалось, что…

Внезапно я почувствовал, что Гвеши колошматит меня по руке.

— В чем дело? — спросил я.

— Они уже стреляют! — воскликнул Гвеши. — Вы что, не слышите?

Тут я сразу услышал. Люди Форстера были от нас довольно далеко, но уже на расстоянии пистолетного выстрела. Размышлять о тайнах полета времени уже не было. Пришло время, чтобы начать действовать или погибнуть, или, скорее всего, начать и погибнуть.

— Поехали, — сказал я, нажимая на кнопку запуска двигателя.

Ничего не произошло.

Я начал лихорадочно давить на кнопку с таким же успехом, потом бросил это занятие и стал искать ключ к решению на приборной доске. Там я обнаружил ручку с надписью «Выключатель магнето». Она имела четыре позиции — «выкл.», «л.», «пр.», «оба». Я перевел рычажок в положение «оба» и снова нажал кнопку запуска двигателя.

Как бы жалуясь, двигатель закашлял и потом взревел. Ручку управления я держал, как мне казалось, в нейтральном положении; поставив ноги на педали, я смотрел на ожившие стрелки тахометра и указателя давления масла. Самолет задрожал, но остался на месте.

Я поддал газу, и стрелка тахометра подошле к 2400 оборотам. Дальше шла красная зона, предвешавшая об опасности. Самолет трепетал как ива во время бури, но стоял как вкопанный.

Тут я заметил ручной тормоз. Я сбавил газ и снял его.

Мы покатились по полю, быстро набирая скорость.

Я вспомнил, что взлетать нужно против ветра, но не знал, был ли сейчас ветер вообще; а если и был, то не знал, что мне тогда делать. Помнил я и то, что перед тем как оторваться от земли, самолет должен хорошенько разогнаться. Поэтому я дал газу на всю катушку. Этому приему я научился из фильмов об истребителях. Тут бы ещё перейти на форсаж, да форсажной камеры у меня не было.

Мы бежали по земле со скоростью миль 50 в час, хотя индикатор скорости показывал всего 20. К моему ужасу, самолет начал крениться вправо. Я нажал на правую педаль, обнаружил, что крен усиливается и быстро нажал на левую педаль. Самолет на секунду выровнялся, а потом начал поворачивать влево. Я выровнял его опять.

Мы мчались со скоростью 60 миль в час. Впереди появилась низкая каменная стена, а за ней я увидел деревья. Самолет меня едва слушался. Я пытался давить на педали без сильного нажима, но все время перебарщивал, поэтому разгонялись мы не по прямой, а змейкой.

Каменная стена быстро приближалась. Кариновски сидел сзади и угрюмо молчал, Гвеши застонал и закрыл лицо руками. Я с трудом удержался, чтобы не последовать его примеру. Протянул руку, попытался дать полный газ, но обнаружил, что ручка уже и так стоит на максимальной отметке. Поэтому, вспомнив, как поступают в таких случаях летчики, — я много раз видел это в кинофильмах, — потянул ручку управления на себя.

Самолет оторвался от земли и взмыл в небо, как ему и было положено. Честно говоря, я в это не мог поверить: земля уходила куда-то вниз, мы устремились в лазурную голубизну безоблачного утреннего небосвода. Двигатель натужно заревел, стрелка тахометра упала до отметки 1900 оборотов в минуту. Я слегка отпустил рычаг, траектория взлета стала более пологой.

Гвеши что-то говорил мне, но я его не слушал. Меня переполняла радость созидания. Я поднял его в воздух! Я лечу, Боже, я лечу!

Это был миг моего подлинного триумфа, и я хотел, чтобы он продолжался вечно. Я решил, что пока не стоит ломать голову над тем, как или где мне удастся приземлиться. Всякому овощу — свой сезон — таков девиз солдата удачи, особенно если он несколько подвержен истерическим припадкам.

Страх, который я испытал при взлете, сменился пьянящим чувством победы. По мере того, как мы все выше и выше поднимались в бездонную голубизну, я пришел к выводу, что управлять самолетом, в конце концов, не так уж сложно; научиться этому может фактически любой более или менее неглупый человек, если он приложит определенные умственные усилия. Я подумал, что профессионалы слишком долго окружали ореолом таинственности эти достаточно простые операции, ревностно ограждая от других источник своего существования.