Едва заявил о своем желании, тут же захотели ехать все, включая Тамару с младенцем. Ехать таким табором совсем не хотелось, но выбора не было.

И вот мы уже громыхаем ступенями открытой железной лестницы, ведущей на второй этаж родного дома. Я не был здесь целых два года. На веранде тепло встретила наша соседка тетя Дуся – интеллигентная женщина, бывшая балерина. Сколько ее помню, она нигде не работала. Нас это удивляло, потому что детей у нее не было, и ей не за кем было ухаживать. Однажды она пригласила меня с братом в свою комнату и угостила пирожными. Ничего подобного мы еще не пробовали. Но больше, чем пирожные, удивили развешанные по стенам комнаты старые театральные афиши. На некоторых была изображена молодая тетя Дуся в балетной пачке. Тогда-то мы поняли, кем в молодости была наша соседка. Тогда же узнали, что балерины очень рано выходят на пенсию.

Пока мама разговаривала с соседкой, а остальное сопровождение неспешно втягивалось в квартиру, немного постоял на своем любимом месте веранды. Как всегда, нахлынули воспоминания.

Помню, как троица наших давних “врагов” во главе с Толиком по кличке Фриц загнала нас с братом сюда – на эту веранду. Не решаясь преследовать на пороге квартиры, ребята стали бросать камни. Они не долетали и лишь грохотали по железной лестнице, а мы в ответ дразнили Фрица и смеялись над ним. Он и его друзья уже пошли в первый класс, а мы с братом нет. И нам было весело оттого, что такой большой не может добросить камень до второго этажа. У меня это давно получалось. Его товарищи уже отошли от лестницы, а Фриц все не унимался.

И вдруг увидел, что кусок кирпича не отскочил от железа, а, скользя вдоль ступени, на мгновение задержался на лестнице. Недолго думая, остановил ту четвертушку ногой. Теперь я был вооружен. Фриц это понял и отбежал подальше от лестницы. Но, я уже метнул свой снаряд. Как в замедленных кадрах кинохроники и сейчас вижу тот красный камень, который, отскочив от асфальта, какими-то замысловатыми прыжками приближается к противнику. Он же, оторопев от ужаса, смотрит на скачущий к нему увесистый предмет и не может сдвинуться с места. Наконец, камень с силой ударяет его прямо в щиколотку. Фриц приседает от боли и оглашает двор громким ревом. Нам его не жалко – получил по заслугам. Мы торжествуем победу.

После того случая он нас больше не обижал, признав наше право считать двор своим. И вот мы стоим втроем на этом же месте веранды и во весь голос распеваем странную песню. Я запомнил только припев.

Ице русин прахом пидэ,

Кегда захоцемо!

Откуда она взялась, та песня, не знаю. Я почти не понимал ее смысла, потому что она на незнакомом языке. Неожиданно у крыльца остановилась хорошо одетая дама.

– Мальчики, – обратилась она к нам, – Вы хоть понимаете, что поете?

– А як же, – ответил ей по-украински.

– Та вы що, ляхи скажэнни? – спросила она, – Йды-но сюды, хлопче, – так и не дождавшись нашего ответа, обратилась она ко мне. Мы спустились к ней втроем. А она очень внимательно вглядывалась то в меня, то в Толика Фрица. Мы не знали, что подумать.

– Я живу вон в том доме. Пойдемте ко мне, мальчики. Я вас чаем с конфетами угощу. Заодно познакомимся, – неожиданно предложила она.

Взрослая тетя захотела с нами познакомиться. Это было удивительно. Кто же откажется от чая с конфетами осенью пятьдесят первого года, когда и хлеб был не всегда. Но, что ей от нас надо? Посовещавшись, все-таки согласились, а Сашку оставили на веранде. Пусть видит, куда пойдем. Конечно же, конфет ему ообещали принести.

И вот мы оказались в просторной, почти пустой и очень светлой комнате. Свет шел не только из огромных окон, но и откуда-то сверху. Посреди помещения стояло странное сооружение. А когда женщина сняла с него покрывало, увидели гигантскую картину. На ней был изображен товарищ Сталин. Он сидел за большим письменным столом, а вокруг него в разных позах расположились дети. Некоторые уже выглядели, как живые, а другие были еще только намечены углем. Пока разглядывали картину, женщина принесла чай и коробку шоколадных конфет. Таких мы еще не видели. В лагере меня угощали шоколадом, но он был в плитках. Уже здесь мама иногда покупала нам конфеты-подушечки. А это было нечто особенное. Я скромно взял две конфетки – для себя и для Сашки. Толик, глядя на меня, тоже взял две. Но оказалось, они быстро тают в руках. Женщина рассмеялась.

– Не стесняйтесь, мальчики. Берите, сколько хотите, но по одной. А что останется, возьмете потом с собой, прямо в коробке. Ну, так кто тут из вас поляк? – спросила она. Мы молчали, – А почему поете по-польски?

Мы продолжали смущенно молчать. А женщина продолжила допрос.

– Какие языки знаете кроме русского и украинского?

– Ихь фэрштэе унд шпрэхе дойч, – ответил ей, как сказал бы немцам.

– Надо же! – вдруг удивленно и радостно воскликнула она, – Так ты немец, а не поляк?

– Я не немец и не поляк, – ответил странной тете, не понимая, что ее так обрадовало.

– Странно, – неожиданно расстроилась женщина, – Мальчики, вы оба очень похожи на немецких детей. Я художница. И мне надо нарисовать немецкого пионера. Мне бы повезло, если бы кто-то из вас оказался настоящим немцем. Я бы его нарисовала на этой картине рядом с товарищем Сталиным, – наконец разъяснила свой интерес к нам художница.

– У меня папа настоящий немец. Его звали Адольф. А мама русская, – вдруг тихо сказал Толик Фриц. И я внезапно понял, откуда у него такая странная, оскорбительная по тому послевоенному времени, кличка.