Вокруг меня все так суетились, что мне захотелось спрятаться куда-нибудь от этой гиперзаботы.

— Ты точно ешь мало мяса! — ведя меня на кухню, сказала Мария Александровна. — Как только Кирюша сказал, что ты плохо себя чувствуешь, я сразу это поняла!

Я покосилась на Кирюшу, он пожал плечами. Я вздохнула и, взглянув на женщину, подумала, что, наверное, привыкну к этому… Она точно будет для детей хорошей бабушкой.

Потом нас с Кириллом отправили в ванную, мыть руки. Я гордой и ровной походкой прошествовала туда-обратно, но силы таяли буквально посекундно. Наверное, через парочку недель я вообще не смогу вставать с постели.

Меня усадили в кресло, которое, видимо, специально поставили к столу для меня. Мария Александровна поставила передо мной тарелку, полную ароматно пахнущего гуляша и заявила:

— Всё съешь, а потом поговорим! — сказала она это строго, как воспитательница в детском саду.

Ну, я и решила, что буду послушной девочкой, потому что у меня при взгляде на мясо едва ли слюни не капали. Нет, конечно, я ела мясо, но совсем не в таких количествах… А, судя по всему, надо было в таких. По крайней мере, женщина, выносившая, родившая и воспитавшая двух альф точно знала обо всём этом больше, чем я.

Мясо я доела с горем пополам, потому что съев только половину тарелки, я уже чувствовала себя объевшейся, а вторую половину я в себя уже упорно засовывала. Но я молодец, я справилась! Сейчас был уже далеко не первый триместр моей беременности, так что, хотя бы тошнота канула в Лету, могу себе позволить вот так вот наесться до отвала… Конечно, мгновенного чудодейственного эффекта никто не обещал, но, поев я стала чувствовать чуточку лучше, чем полчаса назад.

Всё это время, пока ела я, и пока ел Кирилл, все молчали. Но, как только последний кусочек исчез с моей тарелки, Мария Александровна пошла в наступление:

— И вот почему ты не сообщила сразу? Стоило ли доводить себя до подобного состояния? — её взглядом можно было бы испепелить, но я всё ещё не горела синим пламенем только оттого бабушка моих детей не спалила бы их вместе со мной. — Нет, твоя гордость, возможно, объяснима, но, теперь ты должна заботиться не только о своих чувствах.

Всё это я прекрасно знала и без напоминаний, вот только дело было не только в гордости. Я думала, что мои дети будут им не нужны, я считала, что если обращусь за помощью, то в любом случае её не получу, поэтому решила не тратить лишний раз силы. И сейчас я пребывала в какой-то прострации, потому что никак не ожидала такой инициативы со стороны этой семьи. Они казались мне буквально ангелами, сошедшими с небес, и это-то и настораживало. Я не привыкла, чтобы кто-то относился ко мне с такой опекой. И, хотя, в этом доме я находилась всего-ничего, мне почему-то хотелось остаться здесь навсегда. Такого желания где-либо я не испытывала никогда, даже дома в детстве.

— Я не думала, что вы станете мне помогать, — честно призналась я.

Повисло неловкое молчание, а затем Мария Александровна растерянно поинтересовалась:

— А с чего ты это взяла?

И тут-то была вся проблема. Мне не хотелось говорить о том, что мои собственные родители от нас отказались из-за своих дурацких предубеждений. Но причина-то в этом и крылась.

Я молчала, потому как не знала, что и соврать. А ещё и вовсе не хотела врать. И вообще, я в этот момент как никогда почувствовала влияние бушующих гормонов: мне захотелось то ли расплакаться, то ли рассмеяться от счастья, что теперь я и мои дети не одни, нам помогут. Но я сумела сдержаться.

— А можно я ничего не скажу? — почти что умоляющим тоном поинтересовалась я, вздыхая.

К моему удивлению, Мария Александровна кивнула, улыбнулась и произнесла:

— Ладно, как хочешь, — я вдруг заметила, что улыбается она грустно, поглядывая на мой живот, и мне стало неловко. Конечно, сейчас она вспоминает Лёшу, а я вот совсем о нём не думаю… — Тогда мужчины уберут со стола, а мы пойдём обустраивать твою новую комнату.

Я кивнула и с опаской посмотрела на лестницу на второй этаж. Да, возможно, на втором этаже мне бы понравилось жить… Но совсем не в том состояние, когда для меня и поход в соседню комнату целое испытание, что уж говорить о подъёмах по лестнице.

Но Мария Александровна, кажется, не упускала ни единой мелочи, она повела меня по коридору первого этажа к какой-то комнате, в которой, естественно, я и не бывала.

Хотя… Нет, я ошиблась. Именно в этой комнате я и была единожды, в тот вечер, когда Лёша приводил меня сюда для того, чтобы познакомить с родителями.

Это была его комната, комната, в которой он провёл своё детство и юность.

— Раз всё так неожиданно получилось, то сейчас просто застелим постельное свежее, и всё, — как ни в чём ни бывало, пробормотала Мария Александровна. — А потом уже уберём тут всё, пылиться только…

Взглянув на её лицо, я поняла, что на самом деле ей сложно произносить подобные слова. Но это, в общем-то, и не удивительно, потому как эта комната была памятью о Лёше и эту память его мать собиралась уничтожить.

— Может быть лучше не надо? — аккуратно поинтересовалась я, а Мария Александровна тут же превратилась в бушующий ураган:

— Что значит “не надо”?! — воскликнула она: — А дети родятся, мы что, пристрой делать будем? Комната прекрасная, окно во двор выходит, есть выход на террасу, зимой всё хорошо закрывается… Нет, такому сокровищу пустовать нельзя.