Шрифт:
– Ты предложил свою душу в обмен на ее.
– Авела моя сестра. Я люблю ее. На моем месте так поступил бы каждый.
Сирена мотает головой.
– Вовсе нет. Люди молят пощадить их жизнь, а не других. Я видела это множество раз.
В голове мельком вспыхивают воспоминания: крики и треск костей; кровь на серебристых руках. Вспомнив, кто она, я внезапно замечаю, насколько близко мы сидим друг к другу. Она может раздавить меня, как комара. Я поднимаюсь на ноги и увеличиваю расстояние между нами. И становлюсь как можно дальше от дуба.
Сирена тоже встает и проходит мимо меня. Я громко ахаю: с ее левого плеча и половины спины содрали большой кусок серебристо-белой коры, открывая вид на влажную мясистую плоть цвета древесного сока.
Осознав, на что я смотрю, она резко поворачивается и прячет рану. От нее волнами исходит гнев.
– Мне жаль, – тихо говорю я.
Внезапно сирена вновь оказывается передо мной и опускает голову, чтобы взглянуть мне прямо в глаза. В такой близости я вижу бугорки и завитки на ее коре, а от запаха фиалок и сока у меня кружится голова.
– И почему тебе жаль?
Сердце сильно и быстро бьется в груди.
– Почему ты спасла меня?
Это и вопрос, и ответ.
Ее ресницы мерцают в утреннем свете. С волос падает фиолетовый лепесток.
– Ты сломал меня, мальчик. Изменил. Теперь мать и сестры… презирают меня.
– Это… это они с тобой сделали? Потому что… ты спасла меня?
Она отстраняется. Снова холодная. Снова неприкасаемая.
– Это неважно. А теперь ступай. Тебе в лесу небезопасно.
– Сирена…
Но она разворачивается и уходит, не промолвив больше ни слова. Деревья и подлесок расступаются, чтобы освободить ей дорогу. Я дважды моргаю, и она скрывается из виду.
По спине бегут мурашки. Я не знаю, как глубоко зашел в лес; не знаю, как вернуться домой. Одно ясно наверняка: теперь я сам по себе, она больше не будет меня спасать. Меня охватывают усталость и голод. Скоро проснутся отец с Авелой, и если они обнаружат мое отсутствие, то поднимут панику.
Я бреду по лесу, чудесным образом нахожу свой фонарик, а вскоре после этого – и отцовскую стену с моими грязными следами. С другой стороны меня приветствует огород, горох на крепких вьющихся стеблях уже готов к сбору.
Можно было не волноваться. В доме тихо, отец с Авелой еще спят.
На заборчик вокруг огорода садится поползень, сверкая желтым пузиком и чирикая своему приятелю где-то в лесу.
Я смотрю на птичку и борюсь с чувством потери, которое, кажется, вот-вот раздавит меня. Пытаюсь понять, что же я потерял.
Ведь я получил, что хотел. Ко мне вернулась память. Я знаю, что сделала для нас с Авелой древесная сирена, знаю, что мы в долгу перед ней. Что я в долгу перед ней за все три раза, что она позволила мне выжить. Я никогда не смогу ей отплатить.
И не нужно, твержу я себе. Что бы она для меня ни сделала, она все равно монстр. Я ничего ей не должен.
И все же…
А монстр ли она?
«Я услышала ее смех в лесу. Мне не хотелось, чтобы сестра его обрывала».
«Ты сломал меня. Изменил».
Ветер ерошит деревья с другой стороны стены. Поползень улетает. Я горблюсь и захожу в дом как раз вовремя, чтобы поприветствовать Авелу, которая выбегает из спальни, счастливая и голодная, и несется ко мне на руки.
Глава восемнадцатая. Монстр
Он шел во мраке леса.
Моя сестра была совсем рядом.
Он не знал.
Не видел.
Она бы его убила.
Проглотила его яркую душу.
Поэтому я спрятала мальчишку
в
дубе.
Он в безопасности.
И он ушел.
Я хочу, чтобы он вернулся.
Сама не знаю почему,
но хочу.
Хочу, чтобы он взглянул на меня.
Посмотрел мне в глаза
и
не
испугался.
Хочу, чтобы он увидел во мне
что-то большее,
чем
монстра.
Глава девятнадцатая. Оуэн
День тянется невыносимо медленно, а я места себе не нахожу.
Старательно не смотрю в кухонное окно, пока готовлю каул: нарезаю лук-порей, капусту, картошку и бросаю их в кастрюлю, чтобы готовились на медленном огне. Я не хочу видеть лес, манящий меня с другой стороны стены. Не хочу думать о древесной сирене. О том, как она выпустила меня из дуба, а я взглянул ей в лицо и вдруг осознал, что она прекрасна.