– И Рей все-таки полетел к ним!

– Он правильно сделал. От этого места до границы зоны около двухсот километров. И до города еще пятьдесят. Но дело не только в расстоянии. Совет все равно не согласится посылать к аммам большую группу. Если один не справится, то и десяток ничего не сделает.

– Может быть, стоит еще раз связаться с ним? Уже столько времени прошло…

– Не надо. Он просил не беспокоить. А пока все в порядке - огонек, как видите, зеленый. Нет, не сомневайтесь, устройство очень надежное. Если Рей даже внезапно потеряет сознание, и то прибор сразу прореагирует. Это как в старой сказке, когда богатырь уходит в дальнюю дорогу и дома втыкает нож в стену: лезвие чистое, - значит, все хорошо, а покажется кровь - беда случилась…

На этом окончился мой разговор с Адой Штерн, черноглазой подругой Рея. По-шмелиному запел крошечный приемник на ее запястье, и мы услышали негромкий голос Панина. Он сказал, что задержится и, очевидно, надолго. Добавил, что ему не грозит никакая опасность и у него есть надежда раскрыть тайну аммов. Смита он все еще не встретил, но тот жив и где-то поблизости. А нас он просил не ждать больше и лететь в город.

И тут Аде изменило ее спокойствие, которому я так удивлялся. Она жалко, по-бабьи, всхлипнула и стала несвязно упрашивать Рея немедленно возвращаться. Мне показалось, что в мою сторону был брошен не очень-то благожелательный взгляд: принесла, мол, вас нелегкая на наши головы! И, поскольку мое присутствие при дальнейшем разговоре было явно излишним, я выключил диктофон и деликатно ретировался. Возвратился минут через десять. Ада сидела в кресле, и лицо ее было опять милым и спокойным, разве что под глазами легли тени. Увидев меня, она виновато улыбнулась.

– Простите, пожалуйста.

– За что?
– удивился я.

– Я вела себя, как глупая девчонка. Совсем потеряла голову. Сказала Рею, чтобы он бросил вашего товарища на произвол судьбы. А потом сама захотела к нему. Спасибо, слушать не стал. Вам, наверное, очень стыдно за меня?

Я покачал головой:

– Не имею права судить о ваших поступках.

Что еще мог я ответить на прямой, обезоруживающий вопрос? Мы очень мало знакомы, между нами легла целая эпоха. И можно ли осуждать человека за то, что его тревожит судьба любимого? Люди всегда останутся людьми, во все времена, и никогда не постареет древнее, словно мир, чувство.

– Мы сейчас направимся в город, - объявила Ада.
– О том, как им помочь, решать будет Совет.

Но я запротестовал. Казалось невозможным вот так просто сесть в ее вертолет, покинуть корабль, с которым связано все мое прошлое. И Ада неожиданно согласилась. Она сказала, что полетит пока одна, а за мной будет выслана более просторная машина.

Она распрощалась, и через несколько минут ажурная серебристая птица легко выпорхнула прямо из двери камеры. Я остался обдумывать случившееся, подводить итоги перегруженного событиями дня…

Но нет, анализом придется заняться в другой раз. Только что «Ульма» известила, что с юго-запада приближаются два больших вертолета, что мне надо готовиться к отъезду. Почему-то вдруг стало жаль умную машину с голосом погибшей женщины. Она успела проанализировать - в отличие от меня - содержание разговора с Адой и теперь делала очередной логический вывод. Что ж, прощай, старушка! Вряд ли тебе найдется место в этом мире, от которого мы так успели отстать…»

Он проснулся мгновенно, словно от внезапного окрика. Но вокруг было темно и тихо. Рука привычно согнулась в локте, светящийся циферблат остановился перед глазами.

Половина третьего. Много это или мало? Он долго не мог сообразить, что обозначают в действительности часовые стрелки. На Авроре, где время идет так непривычно, трудно отказаться от земного ритма. И обычное дело - взгляд на часы каждый раз превращалось для него в арифметическую задачу…

Борис вспомнил, что сигнал общего подъема раздается здесь в четыре часа. Значит, можно не торопиться. Правда, он никогда не любил долго лежать по утрам, а после гибели Вали каждая минута, проведенная в постели после пробуждения, была для него мучительной. Но на этот раз он изменил привычке. Хотелось побыть немного наедине со своими мыслями.

Вот уже трое суток жил он в Светлом, единственном пока городе на планете. Трое долгих суток, каждые из которых были в два раза больше земных. И все это время Ковалева не покидало сложное чувство. Чем ближе знакомился он с гостеприимными хозяевами Светлого, тем больше восхищался своими далекими земляками, стремительным взлетом человеческого гения. Одновременно испытывал и робость: за три десятилетия, промелькнувшие мимо него, наука Земли ушла так далеко, что казалось: все его знания безнадежно устарели. Оставалась гнетущая тревога за судьбу Роберта, который все еще находился в плену. Сообщения Рея приходили регулярно, но были лаконичны и мало понятны. Просил не волноваться, никого к нему не посылать, повторял, что ни ему, ни Смиту пока ничто не грозит. Но в чем причины такой долгой задержки - ни слова. Эта недосказанность беспокоила больше всего.

И наконец, где-то в подсознании упрямо пряталась мысль, которую Борис всячески гнал от себя. Понимал, что она вздорна, нелепа, что просто не имеет права так думать. И все же крошечный червячок шевелился, точил…

Да, его встретили хорошо. Сам Председатель Совета Морис Дюбуа вылетел ему навстречу, хотя день его, как доверительно сообщили потом Борису, расписан чуть ли не до секунд. Люди бросали самые неотложные дела, чтобы хоть немного поговорить с космонавтом такой необычной судьбы. А когда волнение первых встреч немного улеглось, к нему прикрепили одного из местных немногочисленных журналистов, вихрастого и смешливого паренька по имени Игорь Новиков, который с величайшим энтузиазмом взялся исполнять роль гида. Словом, все было сделано для того, чтобы Борис сразу же почувствовал себя легко и непринужденно. Но легкости-то как раз и не было.