Шрифт:
Чрезвычайно информативны записки А.А. Половцова Александру III (ГА РФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 706. Ч. 1–9). Государственный секретарь должен был регулярно подавать царю экстракты материалов заседаний Государственного совета. Половцов, будучи очень амбициозным человеком, выходил за рамки должностных обязанностей. В сущности, помимо своего личного дневника (также представляющего немалый интерес для историка) [51] , он вел своего рода дневник государственной жизни Российской империи. О нем по идее должен был знать лишь один читатель – Александр III. Половцов сообщал императору о ходе заседаний Государственного совета, принятых там решениях, настроениях, высказываниях членов высшего законосовещательного учреждения империи. Едва ли стоит доказывать, что речь идет о важнейшем источнике по политической истории России. Представленных Половцовым сведений нет в официальном делопроизводстве. Далеко не все можно найти в дневниках государственного секретаря. Иными словами, в этих донесениях собрана уникальная информация. Не случайно сам А.А. Половцов придавал большое значение этим материалам – результату его многолетнего труда [52] . Можно только сожалеть, что преемники Половцова в должности государственного секретаря не продолжили его дела. Их донесения императору носят сугубо формальный характер и мало что добавляют к журналам Государственного совета.
51
См.: Голечкова О.Ю. Бюрократ его величества в отставке: А.А. Половцов и его круг в конце XIX – начале XX в. М., 2015. С. 25–30.
52
Половцов А.А. Дневник, 1893–1909 / сост., коммент., вступ. ст. О.Ю. Голечковой. СПб., 2014. С. 405.
Однако там, где «молчит» официальное делопроизводство, многое могут сказать источники личного происхождения: дневники А.А. Бобринского, А.В. Богданович, А.А. Будберга, П.А. Валуева, А.А. Киреева, великого князя Константина Константиновича, А.Н. Куропаткина, А.Н. Львова, Д.А. Милютина, Ф.Р. Остена-Сакена, Е.А. Перетца, А.А. Половцова, Е.А. Святополк-Мирской, П.Н. Симанского, А.С. Суворина, Л.А. Тихомирова, А.В. Тырковой, Е.М. Феоктистова, И.А. Шестакова; письма императоров, государственных (П.А. Валуева, С.Ю. Витте, С.Н. Гербеля, А.В. Головнина, А.С. Ермолова, А.Н. Куломзина, Н.А. Любимова, П.Б. Мансурова, Н.В. Муравьева, A. Д. Оболенского, М.Н. Островского, А.Д. Пазухина, В.К. Плеве, К.П. Победоносцева, А.А. Половцова, Д.А. Толстого, Е.М. Феоктистова и др.) и общественных (В.Я. Богучарского, П.А. Гейдена, И.В. Гессена, К.Ф. Головина, Н.Н. Львова, В.П. Мещерского, А.А. Нарышкина, А.В. Олсуфьева, Д.И. Пихно, Ф.Д. Самарина, А.А. Стаховича, М.В. Челнокова, С.Ф. Шарапова, И.И. Янжула и др.) деятелей, а также, пусть не во всем точные, но чрезвычайно информативные воспоминания П.Л. Барка, А.В. Бельгарда, Н.А. Вельяминова, С.Ю. Витте, И.В. Гессена, В.М. Голицына, В.И. Гурко, В.И. Ковалевского, И.И. Колышко, С.Е. Крыжановского, А.Н. Куломзина, B. Б. Лопухина, Д.Н. Любимова, С.П. Мельгунова, П.П. Менделеева, И.В. Мещанинова, В.Д. Набокова, Н.Н. Покровского, А.С. Путилова, А.В. Руманова, А.А. Савельева, М.И. Семевского, С.И. Тимашева, И.И. Толстого, О.Н. Трубецкой, И.И. Тхоржевского, Е.М. Феоктистова, Д.И. Шаховского, С.Д. Шереметева, Д.Н. Шипова, И.И. Янжула и др.
При работе над монографией были использованы материалы архивов: Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ), Российского государственного исторического архива (РГИА), Российского государственного архива литературы и искусства (РГАЛИ), Российского государственного архива древних актов (РГАДА), Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Центрального государственного архива Москвы (ЦГА Москвы), Архива Российской Академии наук (РАН), Рукописного отдела Института русской литературы (РО ИРЛИ), Отдела рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ), Отдела рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ), Отдела письменных источников Государственного исторического музея (ОПИ ГИМ), Архивно-рукописного отдела Государственного центрального театрального музея им. А.А. Бахрушина (АРО ГЦТМ), Отдела рукописных фондов Государственного музея Л.Н. Толстого (ОРФ ГТМ), Бахметевского архива русской и восточноевропейской истории и культуры Колумбийского университета Нью-Йорка (США) [Bakhmeteff archive (BAR)].
Ограниченность публичного пространства российской политики обусловливает и дефицит источниковой базы. Официальное делопроизводство обычно немногословно, когда речь заходит о публичном обсуждении законопроектов, о закулисных договоренностях, ему предшествовавших. Источники личного происхождения далеко не всегда позволяют компенсировать этот недостаток. Тем ценнее тот материал, который дает ключ к пониманию политической системы Российской империи рубежа XIX и XX столетий.
Глава первая
Понятия
Разговор о законотворчестве, законодательной процедуре часто сводится к проблеме технологии принятия решений. Несомненно, это важный сюжет, недостаточно изученный в историографии и заслуживающий самого пристального внимания. Однако технология – это путь к достижению цели. Говоря о ней, все же нужно представлять, в чем заключается сама цель: в данном конкретном случае – что такое власть, издающая закон, что такое сам закон, ради чего он принимается? Иными словами, необходимо определить ключевые понятия, которыми пользовались государственные мужи конца XIX – начала XX в. Изучение категориального аппарата, бывшего в их распоряжении, – конечно же, отдельная и непростая научная проблема. К сожалению, подходы такого направления, как «история понятий» [53] , лишь только приживаются в отечественной историографии [54] . Перспективы его значительны. В данном же случае для изучения законотворческих практик особый интерес вызывают три понятия, от которых так или иначе отталкивался законодатель в своей деятельности: самодержавие, закон, реформа.
53
Козеллек Р. К вопросу о темпоральных структурах в историческом развитии понятий // История понятий, история дискурса, история менталитета / под ред. Х.Э. Бедекера. М., 2010. С. 21–33; Словарь основных исторических понятий: Избранные статьи: В 2 т. / пер. с нем. К.А. Левинсона; сост. Ю.П. Зарецкий, К.А. Левинсон, И. Ширле; науч. ред. перевода Ю. Арнаутова. М., 2014. Т. 1. С. 23–44. По словам ведущего представителя Кембриджской школы истории понятий К. Скиннера, «объяснение политического поведения зависит от изучения политических идей и принципов и. оно окажется недостаточным без обращения к ним» (Скиннер К. Истоки современной политической мысли: В 2 т. / пер. с англ. А.А. Олейникова. М., 2018. Т. 1: Эпоха Ренессанса. С. 11). Кроме того, он отмечал недопонимание «роли нормативного словаря, которым пользуется любое общество для описания и оценки своей политической жизни» (Там же. С. 12).
54
«Понятия о России»: К исторической семантике имперского периода: В 2 т. / под ред. А.И. Миллера, Д.А. Сдвижкова, И. Ширле. М., 2012; Вымятнина Ю.В. Деньги, или Золотая антилопа. СПб., 2016; Магун А.В. Демократия, или Демон и гегемон. СПб., 2016; Марей А.В. Авторитет. Подчинение без насилия. СПб., 2017; Миллер А.И. Нация, или Могущество мифа. СПб., 2016; Марасинова Е.Н. «Закон» и «гражданин» в России второй половины XVIII века: Очерки истории общественного сознания. М., 2017. С. 13–41; Волков В.В. Государство, или Цена порядка. СПб., 2018.
Самодержавие [55]
В юбилейный год революции нередко вспоминали афористичное и во многом точное высказывание Д.С. Мережковского: «Всякая государственность – застывшая революция; всякая революция – расплавленная государственность» [56] . Но какая революция застыла в Российском государстве XIX в.? И столь уж застывшей материей кажется государство того времени?
«Нужно было дождаться XIX века, чтобы узнать, что же такое эксплуатация; быть может, мы еще не знаем, что такое власть. Не хватит ни Маркса, ни Фрейда, чтобы помочь нам познать эту столь загадочную вещь, одновременно и видимую, и невидимую, присутствующую и скрытую, инвестированную повсюду, которую мы называем властью. Ни теория государства, ни традиционный анализ государственных аппаратов не исчерпывают поля действия и осуществления власти. Перед нами великое неизвестное: кто осуществляет власть? И где она осуществляется?» [57] Продолжая мысль М. Фуко, можно задаться вопросом: стоит ли полагать историю власти тождественной истории государства? Будет ли власть верховного правителя в обязательном порядке государствообразующей? В современной гуманитаристике все громче звучит мысль, которая до сих пор не вполне устоялась в историографии: привычное к настоящему времени государство – явление прежде всего Нового времени [58] . В значительной мере оно стало логическим развитием эволюционировавшей династической власти Средних веков. Такое государство стало явственным воплощением дискурса рационализма XVII в. [59] Согласно этому наблюдению, европейское государство первоначально сложилось как полицейское [60] и имело в своем основании управленческую модель абсолютной монархии [61] . Французский мыслитель и социолог П. Бурдье предлагает и более широкий контекст становления государства. Его формирование совпало с развитием картезианской философии [62] .
55
Текст данного параграфа впервые в сокращенном виде был опубликован в: Соловьев КА. Идея самодержавия (конец XIX – начало XX вв.) // Философия. 2018. Т. 2. № 2. До и после революции. С. 48–69.
56
Мережковский Д.С. «Больная Россия»: Избранное. Л., 1991. С. 127–128. Эта мысль Мережковского получила в его работе следующее продолжение: «Законное насилие для нас почти неощутимо, потому что слишком привычно. Нельзя не дышать, дышим и законодательствуем; дышим и насилуем; проливаем кровь. Это ежедневное, ежечасное, ежесекундное кровопролитие так же безболезненно, как правильное движение крови в жилах. Это по капельке сочащаяся или только испаряющаяся кровь бесцветна, как воздух, безвкусна, как вода. Но стоит ринуться толпе к Бастилии уже не с детской “Марсельезой” – и привычное становится необычайным; вкус крови – острым, лакомым или отвратительным; утверждение: “убить всегда можно” – недоумением: когда можно и когда нельзя?» (Там же. С. 128). См.: Колоницкий Б.И. Семнадцать очерков по истории Российской революции. М., 2017. С. 75.
57
Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью: В 3 ч. М., 2002. Ч. 1. С. 75.
58
К. Скиннер отмечал, что к концу XVI в. «понятие государства приобретает узнаваемые нововременные черты. Произошел решительный сдвиг от идеи “правителя, поддерживающего свое состояние (his state)” – то есть попросту подтверждающего свое положение, – к идее конкретного правового и конституционного порядка, то есть государственного порядка, который правитель должен поддерживать. Вследствие этого преобразования основанием для правления становится власть государства, а не правителя» (Скиннер К. Указ. соч. С. 8).
59
Конечно, сторонники такой точки зрения подчеркивают, что речь идет о поступательном процессе, который начался еще в период Высокого Средневековья и в значительной мере объяснялся столкновением светской и папской власти (Кревельд М. Расцвет и упадок государства / пер. с англ. под ред. Ю. Кузнецова и А. Макеева. М., 2006. С. 81–156). См. также: Ямпольский М.Б. Физиология символического. Кн. 1: Возвращение Левиафана: Политическая теология, репрезентация власти и конец Старого режима. М., 2004. С. 68.
60
Следует лишний раз подчеркнуть, что в западноевропейской мысли XVII в. под полицией подразумевалось прежде всего искусство управления, а не органы правопорядка. «Утопия полицейского государства» предполагала «порядок во всем, что можно увидеть» (Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1977–1978 учебном году / пер. с фр. Н.В. Суслова, А.В. Шестакова, В.Ю. Быстрова. СПб., 2011. С. 414, 422–423).
61
Шмитт К. Понятие политического / пер. с нем. Ю.Ю. Коринца, А.Ф. Филиппова, А.П. Шурбелева. СПб., 2016. С. 176. В частности, К. Шмитт писал: «Абсолютистское государство, принимающее свои формы начиная с XVI в., возникло именно из краха средневекового, плюралистического, феодально-сословного правового государства и его юрисдикции и опиралось на военных и чиновничество. Поэтому в существенной мере это государство исполнительной власти и правительства» (Шмитт К. Государство: Право и политика / пер. с нем. и автор вступ. ст. О.В. Кильдюшова. М., 2013. С. 118). Шмитт предлагал разводить патримониальную монархию, когда король является вождем лично преданной ему свиты, и чиновную, характерную для государства Нового времени, когда правитель стоит во главе корпорации бюрократов (Он же. Государство и политическая форма / пер. с нем. О.В. Кильдюшова; сост. В.В. Анашвили, О.В. Кильдюшов. М., 2010. С. 158–159). Причем в условиях все более рационализировавшейся публичной сферы монархия утрачивала свое безусловное значение, обращаясь лишь в символ власти, от которого рано или поздно можно избавиться (Там же. С. 161).
62
Бурдье П. О государстве. Курс лекций в Коллеж де Франс (1989–1992). С. 142, 403.
Конечно, такое понимание данного феномена весьма далеко ушло от юридического позитивизма, фактически подменяющего анализ явления перечислением его функций [63] . Тем не менее определений государства может быть очень много. Это не совокупность государственных учреждений, а «результат договора» [64] , «завоевания» [65] , своего рода «живой организм» [66] , «господство той или иной силы» [67] , «монополия на насилие» (М. Вебер) [68] , «коллективная иллюзия или фикция» (П. Бурдье) [69] и т. д.
63
Там же. С. 55.
64
Еллинек Г. Общее учение о государстве / пер. с нем. И.Ю. Козлихина. СПб., 2004. С. 210–224; Кокошкин Ф.Ф. Избранное / сост., автор вступ. ст. и коммент. А.Н. Медушевский. М., 2010. С. 76–78.
65
Там же. С. 93–94.
66
Еллинек Г. Общее учение о государстве. С. 65–74; Кокошкин Ф.Ф. Указ. соч. С. 84–86; Жувенвиль Б. де. Власть. Естественная история ее возрастания / пер. с фр. B. П. Гайдамака и А.В. Матешук. М., 2010. С. 87–98.
67
Кокошкин Ф.Ф. Избранное. С. 90–92.
68
В данном случае важна авторская формулировка: «Государство есть то человеческое сообщество, которое внутри определенной области… претендует (с успехом) на монополию легитимного физического насилия (Вебер М. Избранные произведения / сост., общ. ред. и послесл. Ю.Н. Давыдова, предисл. П.П. Гайденко; пер. с нем. П.П. Гайденко, М.И. Левина, А.Ф. Филиппова. М., 1990. С. 646). В сущности, схожую (хотя отнюдь не тождественную) интерпретацию государства предложил М. Фуко: «Второй момент политической теории суверенитета связан изначально с тем, что она выделяет множественность властей, которые не являются властями в политическом смысле слова, а представляют просто способности, возможности, силы, она может их конституировать в качестве властей в политическом смысле слова только при условии, что между возможностями и властями будет установлено прочное и основополагающее единство, единство власти. Неважно, будет ли это единство воплощено в образе монарха или государства; важно, что в нем берут начало различные формы, аспекты, механизмы и институты власти. Множественность властей, толкуемых в качестве политических властей, может быть установлена и может функционировать только исходя из единства власти, основанной на теории суверенитета» (Фуко М. «Нужно защищать общество». Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975–1976 учебном году.
C. 60–61). Иными словами, государство возникает тогда, когда возникает подлинное единство политической власти. Но власть бывает не только политической, и в центре внимание Фуко – отнюдь не «физическое насилие». Соответственно, проблему власти он не сводит к государственности: «Я не думаю, что совокупность властей, которая осуществляется внутри общества. сводится целиком к системе государства. Государство с его судебными, военными и другими главными органами представляет собой лишь гарантию, несущую опору целой сети властей, идущих по иным каналам, отличным от его главных путей» (Он же. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью: В 3 ч. Ч. 1. С. 183. См. также: Сенеляр М. Контекст курса // Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1977–1978 учебном году. С. 499–500).
Вполне характерно, что американская исследовательница Н.Ш. Коллман рассматривает процесс государственного строительства в России в 1500-х – 1800-х гг. в тесной связи с постепенной монополизацией правительственной властью права на насилие и упорядочением его применения (Коллман Н.Ш. Преступление и наказание в России раннего Нового времени / пер. с англ. И.И. Прудовского. М., 2016. С. 522–523).
69
«Государство и есть эта хорошо обоснованная иллюзия, место, которое существует, по сути, именно потому что его считают существующим» (Бурдье П. О государстве. Курс лекций в Коллеж де Франс (1989–1992). С. 62).
По мнению Бурдье, государство менялось вместе с представлениями о нем [70] . Филантропические идеи конца XIX в. стали фундаментом для социального государства XX столетия и одновременно с тем вызовом для правящей элиты. В любом случае это был следующий шаг после того, как государство заявило о себе устами абсолютного монарха, а потом безжалостно свергло его с престола [71] . Однако королевское наследие, а именно культ власти, практически его обожествление, осталось.
70
И одновременно с тем – вместе с военными вызовами, всякий раз предполагавшими реорганизацию армии (Жувенвиль Б. де. Указ. соч. С. 205–214).
71
См.: Манов Ф. В тени королей. Политическая анатомия демократического представительства / пер. с англ. А. Яковлева. М., 2014. С. 7–10, 39–40; Хархордин О.В. Основные понятия российской политики. М., 2011. С. 15–21. При этом с возникновением и укреплением государственных институтов меняются и функции права. По замечанию М. Фуко, с XVI–XVII вв. оно служит скорее не государству, а ограничению его всесилию (Фуко М. Рождение биополитики. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1978–1979 учебном году / пер. с фр. А.В. Дьякова. СПб., 2010. С. 21–23). Неслучайно, что в XVIII – начале XIX в. правовое государство – это прежде всего противоположность полицейскому (Там же. С. 217–219).