– Он темный бог? – вопросил в пространство Гонсалес, замахиваясь топором. – Но разве боги срут?

– А вот и критическое мышление, – одобрительно оскалился я.

Присев, сорвал несколько цветов, покрутил их в стальных пальцах и отбросил вместе с севшей на цветок басовито гудящей пчелой. Глянув на приступивших к работе, метнулся к ближайшему дереву, оглядел его, шагнул к следующему. Потратив пару минут на изучение деревьев вокруг просеки, вернулся к ее началу – к обнаруженной нами куче говна. Остановившись там, покрутился, огляделся, а затем с размаху воткнул руку в черную склизкую кучу и, вытащив то, что попалось, тоже изучил. Стряхнув большую часть, побежал обратно к реке. Там, не говоря ни слова, поболтал рукой в мутной теплой воде, не обращая внимания на кинувшихся ко мне зубастых рыбешек, что жадно начали хватать ошметки дерьма, мелкие кости, зубы и клыки. Много клыков. Развернувшись, я отступил, чтобы не получить по голове падающим деревом. Вырвав у одного из хапающих ртом воздух рубщиков топор, шагнул к другому дереву с подходящим стволом. Ударил несильно – чтобы не сломать рукоять.

– Командир… – голос Ссаки прозвучал из внешних динамиков и прозвучал со смешком. Она явно видела состояние гоблинов, что были запредельно впечатлены размерами найденной нами кучи. – Ты…

– Говори.

– Тебя так впечатлила куча дерьма?

– Дерьмо всегда впечатляет.

– Говорят, что о человеке многое можно сказать по тому, чем он срет, – заметила наемница. – Хотя там явно не человек срал… разве что копил всю жизнь… а может, там целое племя постаралось? Устроили общий сральник… вождь присел последним – на вершине. Король горы и все такое…

Я не обрывал ее. Тут она права – слыша уверенную спокойную речь старших, рубщики заметно успокоились, перестали заполошно озираться и наконец-то начали нормально рубить. Поэтому я поддержал разговор. Отбросив в сторону пару ветвей, зашел с другой стороны, рубанул и только затем сказал:

– Тут нет людей, Ссака. Нигде. Только звери и гоблины.

– Ну да… ты всегда так говоришь. Гоблины, гоблины… то есть мы не люди?

– Нет.

– Почему? В чем разница?

– Потому что человек это тот, кто ходит гордо. Хозяин своих земель, своей судьбы. Он без страха смотрит в небо. А гоблины… это те, кто вечно двигаются перебежками. Всю жизнь – перебежками. Они постоянно испугано озираются, держатся сумрака, открытое небо их пугает, и они предпочитают жить в сумраке – где их не видит грозная системная мать. Так кто мы, Ссака? Гоблины или люди?

– Пожалуй, что гоблины, – после короткой паузы произнесла Ссака. – Пугливые обитатели джунглей. Если система пошлет сюда пару летучих отрядов и один тяжелый транспортник с шагоходами… нам крышка. Но ведь и обычным людям конец от такого настанет… Так в чем разница между нами?

– А разве за настоящими людьми будет охотиться созданная ими же машина? Они хозяева машины. Они включают и выключают ее, когда захотят. И она чистит им ботинки, – ответил я.

– Так это так? Над машиной кто-то есть, лид?

– Не знаю, – проворчал я. – Я все еще не знаю…

– Но если они есть? Люди над машиной… если они есть?

– То что?

– То получается, мы – гоблины – идем против людей? Против тех, кто где-то там шагает гордо и без страха смотрит в ясное синее небо?

– Не знаю, – повторил я. – А если так – проблема?

– Не-а… Не проблема, – уверенно ответила Ссака. – Всегда ненавидела тех, кто считал себя выше меня. Я не про боевые умения, а, скажем, про внешность с сиськами изнеженными, жизнь на небесных островах… Да кому вообще нужны эти сиськи с нежной кожей?

– Ну я бы не отказался потрогать, – признался седенький уже гоблин, опуская мачете. – И чтобы розовые, как персики… мя-я-ягонькие, но упругие… не огромные, но и не мелкие… ну чтобы прямо по руке моей… и вот…

– Руби ветку дальше.

– Да…

– Розовые, как персики, – пробурчала Ссака и, схватившись за комель бревна, начала разворачивать его к реке. – Пф! Стоп… но раз на меня всегда кто-то смотрел свысока… я всю жизнь была гоблином? И раньше мы всегда боялись всех этих чертовых правителей летучих островов и тех, кто правил еще не умершими клочками земли внизу… мы много кого боялись и при этом нанимались к ним, подыхали на их заданиях. Я всю жизнь была разменной монетой. Я… гоблин от рождения? Никчемная гоблинша без изнеженных шелковыми рубашками сисек? Так, что ли, командир?

– А ты бы смогла? – спросил я.

– Смогла что?

– Жить в неге и роскоши. Жить без убийств. Без риска. Представься тебе шанс все бросить и улететь жить туда – на летающий остров. Вот тебе долгая, а может, и бесконечная жизнь в раю над облаками. Вот тебе шелковые рубашки, блюдо персиков, золотой унитаз и алмазный член ангела – совмещай все это как хочешь. Смогла бы ты так жить?

– Хм… я даже представить себе это не могу. Койка в казарме и личный шкафчик – предел моих мечтаний. И всегда им был… Ну, может, еще раз в неделю наведаться в бар для наемников, хорошенько надраться там, набить кому-нить рожу, выбрать самого уродливого мужика и свалить с ним на пару часиков потрахаться в ближайшей ночлежке… вот это по мне.

– Ну да… – кивнул я. – Солдату много не надо.

– Но та куча дерьма, которую наложил дракон… она впечатлила тебя, командир?

– Испугало, ты хочешь сказать?

– Ну что ты, командир. Разве какая-то куча дерьма испугает нашего бравого лидера?

– Это что-то настоящее, – произнес я. – И это что-то не особо нравится системе. Не нравится ГлобКону. Ты права, Ссака. По дерьму можно многое сказать о высравшем его гоблине. Или о драконе. Там целое поле говна. Кучи и кучи. Многие из них уже сожраны, другие пока закаменели и ждут своих дерьмоедов.