– Ну да. Наверное.

– Так вот, это я к чему… – (Упруго потягиваешься, хрустнув пальцами, и отставляешь кружку с вином. Оно покачивается внутри, горестно отливая вишнёвым в своей ненужности). – Прости, Юль, но я как-то совсем не настроен ни на что такое. Понимаю, что ты не этого ждала: платье, вино… Но я какой-то… Не то чтобы уставший, а… – (Телефон урчит уведомлением; бросаешь на него колкий взгляд). – Какой-то, ну… размазанный маленько. Вялость, и настроения нет. Кое-что неприятное случилось сегодня, и… в общем, я намерен просто посмотреть что-нибудь. Может, чуть-чуть поговорить с тобой. Но это максимум.

Подавленно киваю, глядя на нетронутые гроздья винограда. Люстры гаснут, вальс Штрауса смолкает. И почему я решила, что моя эйфория способна тебя заразить?..

– Хорошо. А… что случилось? Проблемы на смотре?

– Нет-нет, со смотром всё зашибись! – (Опять берёшь телефон. Я уже смотрю на его тоненькое чёрное тельце едва ли не с ненавистью). – Я без замечаний.

– Сомов ещё что-нибудь нанёс?..

– Нет. Юль, я не хочу рассказывать. – (Услышав нотки отчуждённого раздражения, опускаю голову. Вот теперь расходятся последние гости: бал отменён. И – теперь я совершенно уверена, что дело в женщине). – Набери мне ванну, ладно?

…Пока вода с весёлым шумом наполняет ванну, я не могу понять, чего во мне больше: прежнего весенне-хмельного экстаза или разочарования. Грешно разочаровываться – ведь я рядом с тобой; но… Сколько же ещё нужно лет, сколько мытарств, чтобы убить в себе эту глупую надежду – что я могу хоть ненадолго перевесить для тебя всё другое – и всех других? Под настроение – да, могу; как давно знакомая песня или любимый фильм, который хочется время от времени пересматривать – пусть и помнишь его наизусть. Но ни эта песня, ни фильм никогда не станут безусловной ценностью. Настроение пропадает – и их тепло вытесняется из сердца так же легко, как появляется там.

Собственно, так и должно быть: я твоя рабыня. Да, близкий человек; но вообще – может ли раб быть близким человеком? Может ли смертный фамильярничать с богом и выслушивать его откровения – а не наоборот?..

Наверное, в этом и есть наше главное противоречие. Моё противоречие. Я аномалия; шмель, который, согласно расхожему мнению, летает вопреки законам физики. Меня не должно существовать.

В прошлом часто бывало так же. Не сдержавшись, ты писал мне что-нибудь вроде: «Плохо мне, Юль»; а когда я в панике спрашивала, что произошло, и собиралась бежать к тебе, обгоняя ветер, – резко закрывался и твердил, что не хочешь рассказывать. В дурном настроении мог добавить, что я всё равно ничем не помогу, – а то и отчитать меня за излишнюю навязчивость или, наоборот, за эгоцентризм.

Однажды, прочитав среди ночи такое сообщение и проплакавшись в настойчиво-умоляющих монологах, я получила от тебя признание: «Я просто хочу, чтобы ты попереживала за меня. Приятно же знать, что кто-то переживает». Тогда у меня в голове ещё не укладывалось, что ты можешь быть жестоким – всерьёз, по-настоящему жестоким; что это не игра.

«Иди спать, – посоветовал тогда ты – видимо, утомившись от моих бесполезных порывов прибежать к тебе и спасти (как именно «спасти» – я сама толком не представляла). – Попей чаёк и ложись».

«Теперь я точно не смогу уснуть, – призналась я. – Как, по-твоему, мне спать, если я знаю, что тебе настолько паршиво, Дима? Знаю – и ты не даёшь даже поговорить с тобой».

«Ах, извините, что нарушил Ваш сон! – с едкой злобой написал ты в ответ. – Больше не побеспокою!» Я без конца строчила тебе что-то покаянное, обвинительное, объяснительное – и рыдала до рассвета, а ты больше так и не появился онлайн.

Утром – извинялся. Говорил, что был пьян.

– …Ну что, набралась? Тёпленькая?

Опомнившись, я выключаю воду. Пожалуй, её уже многовато.

– Да, мой господин. – (Поднимаюсь с колен. Ты входишь голым – лишённый стыдливости Посейдон в облаках пара. Трогаешь воду кончиками пальцев, брызгаешь себе на грудь – крупные капли блестят на её мраморной, безволосой гладкости; отвожу глаза. Мне пора идти). – Вот тут полотенце и чистое бельё. Зови, если что-то…

– Принеси себе стул.

Замираю у двери, не веря своим ушам. Ты пустишь меня с собой в ванную? Правда?.. В этом есть что-то очень неправильное – и неправильно-манящее; смесь доверчивого уюта с лихорадкой страсти. Иногда ты звонил мне из ванной, и, слушая твой разморённый голос, звучащий чуть иначе в гулкой кафельной акустике, я представляла себе нечто подобное.

Но – ни секунды не верила, что это возможно.

Становится жарко – не только от пара; смотрю, как ты погружаешься в воду и довольно вздыхаешь, когда её ласковое тепло обхватывает тебя. Разнеженно улыбаясь – совсем немного, краешками губ, – откидываешь голову назад; капризно-чуткий изгиб твоей шеи теперь кажется беззащитным. Кладёшь на бортик мокрую руку, и капли стекают на плитки пола с кончиков твоих смуглых пальцев.

– И ещё сок. Принеси мне сок. Ты же вроде купила?