– Он сам решил готовить даже простуженным? – спрашиваю я, чтобы окончательно оставить тему животных. Женя кивает.

– Да, Дима частенько теперь готовит. Общага, видно, перестроила… А когда узнал, что ты приедешь – прямо настаивал, что приготовит сам.

Не красней.

Выпрямляюсь и незаметно перевожу дыхание. Я счастлива и взволнована – но Кирилл не должен этого видеть. Он и так смотрит чересчур пристально: точно ждёт, что я покраснею.

– Ого… Даже так.

– Может, общага и учит готовить, но вот я там жить совершенно не жажду, – заявляет Кирилл. – С месяц посмотрел на этот общий душ, на клопов – и съехал.

– Ты же в политехническом учишься? – уточняю я.

– Да.

– А специальность?..

Он ухмыляется.

– Ну… Ты же гуманитарий, правильно? Тогда не ломай голову. Всякие штуки, связанные с электричеством.

Ах вот как. Я, конечно, не увлекаюсь соревнованиями в снобизме, но… Сейчас спросит Женя.

Она спрашивает.

– А ты, Юль? Мне Дима говорил что-то, показалось – философия, но потом я поняла, что не совсем…

– Всякие штуки, связанные с литературой, – глядя на Кирилла, произношу я.

Женя смеётся, одобряя моё парирование.

– Филология, да? Я вспомнила!

– А ты читала Буковски? – Кирилл заинтересованно наклоняет голову набок; тоже – почти так же, как ты. И снова унылое эпигонство: если у тебя это выходит обаятельно и порой – почему-то даже эротично, у него – очередным знаком отстранённого высокомерия. Вот что бывает, когда подросток из художественной школы пытается копировать Боттичелли, а пьяная бухгалтерша голосит в караоке Селин Дион.

– Нет, но наслышана.

– Я недавно дочитал «Макулатуру», и…

– Буковски? Это тот, который нравится Хэнку Муди и его даме? – оживлённо спрашиваешь из коридора ты.

Наконец-то входишь – раскрасневшийся от кухонного жара, невыносимо очаровательный. Я опускаю взгляд.

– Да. – (Ради тебя Кирилл легко отказывается от продолжения своей фразы). – Он самый. «Грязный реализм» и все дела.

– Хэнк Муди – это писатель из того сериала, про который я тебе говорил. Помнишь? – (Вдруг садишься между мной и Женей – очень близко ко мне; на этот раз я сдаюсь и краснею. От тебя пахнет чем-то вкусным и щедро приправленным; не оттёртое пятнышко масла блестит у тебя на запястье. Подносишь руку ко рту и слизываешь его – мелким, точным движением языка. Чувствую, что улетаю куда-то далеко-далеко – возможно, в другую галактику). – «Блудливая Калифорния».

– Ох, нет!.. – стонет Женя. – Только не говорите, что сегодня мы опять будем смотреть этот разврат! Не хочу я.

Ты с утешительной ласковостью тирана гладишь её по плечу.

– Естественно, будем, Шварц. Ну скажи, вот зачем ты противишься неизбежному? Я же должен показать Юле своё любимое на данный момент произведение!

– Любимое? – улыбаюсь я. – А как же «Крёстный отец»?

Твои глаза беззастенчиво скользят по моему лицу. В них дремлют лесные тени, дремлет что-то древнее и страшное – даже сейчас, в этой милой и неопасной квартире, где ты то и дело шмыгаешь носом и покашливаешь.

– Вот я и говорю: на данный момент. «Крёстный отец» – вне времени… – (Прикасаешься к груди, подчёркивая сакральность творения Пьюзо и Копполы). – Так что, мы идём на кухню или как? Чудо-блюдо от Мавра готово!

«Чудо-блюдом» оказывается гречневый суп; правда, позже я узнаю, что ты насмешливо возвеличиваешь так все свои кулинарные шедевры. Моя попытка промямлить, что я не голодна, разумеется, ни к чему не приводит: ты молча наливаешь полную тарелку мне, потом – Жене и Кириллу. Суп выглядит странновато и слишком густо, но – как только я глотаю первую ложку, у меня вырывается изумлённо-восторженное мычание. Очень много соли, специй и лука, мяса и крупных кусочков картофеля.

Очень много недозволенного мне – и такого прекрасного из твоих рук.

– Вкусно? – польщённо улыбаешься. – А я тебе говорил!

– Вкусно. Не знала, что с гречкой тоже варят супы.

– Ну вот видишь, хоть в чём-то я тебя просвещаю. Кушай, а то ты опять… замученной выглядишь. Устала, наверное?

Пауза многозначительна – как и твой укоризненный взгляд, посланный мне через стол. Ты хотел сказать «опять похудела», но из тактичности не стал.

Поскорее съедаю ещё пару ложек; по телу разливается домашнее тепло. Почему-то это немного дико: я давно не чувствовала себя такой… расслабленной? В такой безопасности? Я не до конца могу объяснить себе, что к тебе испытываю, – но теперь точно знаю, что мне невероятно нравится, когда ты меня кормишь.

Кажется, Вера права. Я – живой материал для диссертации психиатра.

– Сегодня не особо. Было четыре пары, и всё.

Цокаешь языком и смотришь на Кирилла с выражением «вот так-то!». Тот ест с ледяным спокойствием.

– Четыре пары – и всё! Понял, Кирюха? У кого-то это мало считается.

– У всех нормально считается, если не прогуливать, – сдерживая улыбку, наставительно произносит Женя. Ты демонстративно кашляешь, схватившись за горло, и сипишь:

– Я сейчас не прогуливаю. У меня уважительная причина.