В творчестве Гессена можно проследить смещение теоретического интереса от гносеологии, социально-политической и этико-правовой проблематики к педагогической, то есть к «прикладной философии» воспитания личности. Отход же от занятий философией и общественной деятельностью мог быть связан с желанием не быть в эпицентре идейной борьбы, ему претил радикализм, набирающий силу в России в период Первой мировой войны как националистически окрашенный патриотизм, а затем как революционный марксизм с диктатурой пролетариата. По его же мнению, причиной было его «непреодолимое тяготение к Западу», а также «демократический либерализм, заставлявший с подозрением относиться ко всяким проявлениям популизма» [54] . Для революционной деятельности Гессен был, по всей видимости, потерян еще тогда, когда его отец, напуганный тем, что его сын, «как большинство молодых людей в то время», «был отчаянным революционером», отправляет его с братом учиться за границу, а именно, несмотря на прекрасное владение им французским языком, не в социально активную «колыбель революции» – Францию, а в спокойную Германию, в тихий средневековый городок Гейдельберг, при почти полном незнании Сергеем немецкого языка. Однако это не помешало Гессену впоследствии защитить диссертацию у мэтра неокантианства Риккерта с наивысшим баллом summa cum laude. Отдаленность профессорской среды от реальности, замкнутость ее на теоретических и идейных дискуссиях, проявившаяся в неспособности предвидения надвигающихся социальных катаклизмов и войн, описывает в своих мемуарах Ф. Степун. Такая же либерально настроенная профессорская среда окружает Гессена и в Петербурге. Отец Гессена был соиздателем журнала «Право», в редколлегию которого входили его дядя, профессор Владимир Матвеевич Гессен, а также известные профессора Л. И. Петражицкий, А. И. Каминка, Н. И. Лазаревский. В дни редакционных заседаний, по воспоминаниям Гессена, они собирались на их квартире за обедом или чаем, и он «прислушивался к их разговорам на политические, юридические и литературные темы». Позднее Гессен женится на Нине Минор, дочери профессора, с которой познакомился во время учебы в Гейдельберге. Все это создавало «умонастроение», способствующее тому, что по возвращению из-за границы в годы растущей революционной активности его статьи «были образчиком оторванных от реальности теоретических выводов и абсолютно бессильной позиции» [55] . После возвращения в Россию Гессен читает лекции по неокантианству, участвует в издании «Логоса». С осени 1914 г. он начинает читать лекции по педагогике, которая первоначально была для него «совершенно неизведанной областью», однако спустя два года он «уже нисколько не думал, что занялся несвойственным… [ему] делом» [56] . Педагогика ограждает Гессена и в годы эмиграции от характерной для нее идеологической борьбы, что после войны с наступлением советских чисток в Польше еще раз оправдало себя и дало возможность быть какое-то время «“укрытым” на педагогическом факультете».

Для Гессена центром философских поисков всегда были индивидуальность, личность и связанные с ней абсолютные ценности культуры: наука, искусство, нравственность, право, хозяйство. В начале своей философской деятельности Гессен выбирает темой диссертации «индивидуальную причинность», основные ее положения он проводит во всех своих последующих работах. Возможно, поэтому и сам он остается личностью с «индивидуальным законом», «неисчерпываемым общей формулой какой-нибудь профессии или программы, но от того не менее законом, свидетельствующим о сверхличном начале, через устремление к которому и формируется личность человека» [57] , его индивидуальность. Сохранение своей личности, индивидуальности, самобытности от распада, от приятия чужих чувств и мыслей в эпоху их многообразия и стремительной смены, желание оставаться самим собой через отношение к сверхличному началу – такому заданию и следовал в первую очередь Сергей Иосифович Гессен, поэтому и знавшие его друзья вспоминают, что это был «человек редкостного благородства, и мудрец, мудрец без сомнения» [58] .

Гессен в соответствии с неокантианской теоретизацией и трактовкой истории большое значение придает биографии личности. Как и Степун, он оставляет воспоминания «Мое жизнеописание», в котором он с трогательной неудовлетворенностью собой раскрывает нам свои творческие поиски и жизненные перипетии. Поскольку и Яковенко в своей «Истории русской философии» неоднократно говорит о себе, то можно сравнить самооценки соратников-логосовцев. Так же, как и у Степуна, у Яковенко встречаем полное отсутствие каких-либо жизненных сомнений и неудовлетворенности собой, а только самоуверенное осознание своего превосходства и значимости философов-творцов ценностей культуры, а потому и живущих в истине данной культуры над ее несовершенством. Видимо, не в последнюю очередь поэтому обоим так удается критика как идей, так и жизни. Степун художественно очень убедительно иллюстрирует в своих литературных мемуарах включенность и активную сопричастность личности истории, ее желание изменить, пересоздать реальность. Оба, и Яковенко и Степун, были очень активны и популярны в эмиграции, являясь действительно публичными личностями, однако они не оставляют последователей, в то время, как о Гессене с благодарностью вспоминают его ученики, а его труды по педагогике используются до сих пор.

На учебу в Гейдельберг Гессен прибывает с братом в 1905 г., они записываются на философское отделение и начинают посещать лекции В. Виндельбанда о Канте, Г. Еллинека – по теории государства, Э. Ласка – по философии истории, М. Кантора – по дифференциальному исчислению. Гейдельберг – это центр по разработке методологии и теоретизации культуры и истории. Поэтому Гессен может сохранять и свой первоначальный интерес к изучению социальных проблем, связанных с социальной несправедливостью, но акцентируя внимание на индивидуальности. Если Степуна заинтересовали в первую очередь историко-философские проблемы, выражение духа в формах творчества и в культуре, то Гессена привлекла первоначально гносеология, разработка методологии познания применительно к исторической реальности. Поэтому он выбирает тему диссертации у Г Риккерта во Фрайбурге, работа которого «Границы естественно-научного образования понятий» окажет основополагающее влияние на все творчество Гессена. Определяющие положения философии будут им разработаны также уже в диссертации, цель которой соответствует изначальной установке неокантианства, провозглашенной В. Виндельбандом: «понять Канта значит его превзойти» [59] , и состоит в превращении понятия «индивидуальной причинности» в «фундаментальный камень истины»: «Этому трансцендентальному рационализму Канта, который сводится к влияниям докритического рационализма, мы хотим противопоставить трансцендентально-эмпиристическую позицию, которая выдвигает проблему индивидуального прямо-таки на первый план, трансцендентально ее обрабатывает и тем самым с помощью индивидуального объективность не только не зарывает, что делали до-критические эмпиристы, но даже еще больше ее укрепляет» [60] . Индивидуальная причинность связывается Гессеном с индивидуальным законом и сверхиндивидуальным, надличностным бытием. Таким образом, он, как и Яковенко, стремится укрепить бытие, однако своеобразно, через трансцендентально-эмпирический взгляд, через укрепление объективности индивидуального. В существующей литературе о творчестве Гессена лишь констатируется, со ссылкой на его диссертацию, что его позиция определяется как трансцендентальный эмпиризм, но нигде не дается анализ этого направления, которое Гессен стремится ввести в философский дискурс, поэтому представляется необходимым рассмотреть его более детально.

Первоначально Гессен констатирует, что понятие индивидуальной причинности представляет собой кажущийся парадокс, решение которого призвано расширить ту сферу философии, которая способствовала и сделала возможным образование этого понятия – а именно трансцендентализм. Гессен делает исторический экскурс в разработке понятия общего, объективного, посредством которого познается и объединяется реальность. Первоначальное открытие Сократом объективности в родовых понятиях не позволяло рассматривать индивидуальное как носитель объективности. Индивидуальное или чувственное представляют собой элементы, мешающие достижению истинного, то есть общего и объективного знания, через индивидуальное нельзя выразить необходимое, как и найти полноту причинности. Такая установка составляет суть рационализма. Противоположная установка эмпиризма отдает приоритет индивидуальному опыту, но, как и рационализм, дает основание констатировать, что невозможно показать необходимость и причинность индивидуального. Даже у Юма «вера» (belief), приобретенная путем привычной ассоциации, имела необходимость общего закона, а не индивидуальной причинности. Таким образом, оба направления признают идентичность общего с объективностью и причинностью и то, что индивидуальное не несет в себе логической проблемы и не подвергается обобщающей логической обработке.

Только Кант, отмечает Гессен, открывает понятие трансцендентальной, априорной общности, которую он обозначает словом «вообще» ("uberhaupt). «Истина связана с общностью. Но это общее истинно не потому, что оно понимает особенное в себе, или потому, что оно из особенного выведено, а потому, что оно покоится на необходимых и общезначимых предпосылках… Весь смысл этой общности состоит в необходимости и общезначимости, с которой все субъекты должны признавать различные априорные понятия, которые предполагаются при всех истинных общих и особенных суждениях об объектах» [61] (курсив мой. – Ю. М.). Таким образом, возникает различие между общеродовым и априорным общезначимым, которое заставляет ответить на вопрос об их отношении друг к другу и к эмпирии. Хотя и у Канта «общее понятие собственно является носителем трансцендентального достоинства», Гессен показывает, что «это понятия чистого рассудка, которые и конституируют индивидуальное эмпирическое созерцание (Anschauung). Понятийное, т. е. общее скрыто в каждом объективном общезначимом логическом построении, а понятия посредством схемы образовывают индивидуальное эмпирическое созерцание» [62] (курсив мой. – Ю. М). Гессен отмечает характерную для Канта подмену общезначимого (Allgemeing"ultigen) с общеродовым (gattungsm"assigen Allgemeinen), которая особенно заметна при различении им суждений восприятия (Wahrnehmung) и суждений опыта (Erfahrung) [63] .

Далее Гессен констатирует, что послекантовский трансцендентальный рационализм, представленный Марбургской школой, связывает априорную общность с родовой, и видит в «априори своего рода высшую эмпирию, истинные высшие законы о действительности» (курсив мой. – Ю. М). Таким образом, заключает Гессен, «рационалист с необходимостью является методологическим монистом и натуралистом» [64] . Трансцендентальному рационализму Гессен противопоставляет трансцендентальный эмпиризм, который жестко различает эмпирию и априори, последнее является сферой философии и не связано с эмпирическими науками. Открытие Кантом сферы априори выводит на первый план «область предпосылок», т. е. область ценностей, «которые каждым, кто выносит научное суждение, совершает этическое действие, или ощущает эстетическое удовольствие, имплицитно признаются и которые теперь должны быть только раскрыты и привнесены в сознание» [65] . Априорная общность ценности не связана здесь с родовой общностью понятия, которая является теперь только одной из возможных оценок (истинности) эмпирии. Это делает возможным допущение не только общего, понятийного, но и индивидуального (эмпирического) в априори, в трансцендентальном.

Гессен отмечает, что несмотря на то, что трансцендентализм Канта делает возможным введение индивидуальной причинности, сам Кант остается в пределах «старой рационалистической тенденции» и усматривает причинную связь только в общем законе. Гессен заявляет, что «трансцендентальному рационализму Канта… мы хотим противопоставить трансцендентально-эмпиристическую позицию, которая выдвигает проблему индивидуального прямо-таки на первый план» [66] . Индивидуальное, к чему бы оно ни относилось – к индивидуальному понятию истории или к индивидуальной реальности, может быть также трансцендентально обосновано, как и общеродовые понятия. Гессен формулирует, казалось бы, парадоксальное положение: «Априори возносится вниз в индивидуальнейшие области действительности, в невыразимые глубины просто данности, а соответственно эмпирический момент возносится на высоты абстрактнейших общих понятий» [67] . Так, высший закон природы является таким же эмпиричным, как и смутное чувственное впечатление, данность которого может утверждаться и мыслиться трансцендентально, а следовательно, и объективно, как любой общий закон. И уже здесь намечается вопрос ценностной установки в процессе трансцендирования эмпирии, вопрос о должном. С критицизмом также встает проблема рационально нетронутой, свободной от всякой «интроекции», т. е. иррациональной действительности, которую трансцендентальный эмпиризм называет «объективной действительностью» и которая должна быть трансцендентально обоснована без опосредования понятийными научными формами. Априори, которое конституирует действительность, находится глубже априори науки, так, по мнению Гессена, реабилитируется эмпиризм, неограниченный исключительно научной обобщающей понятийной обработкой. Для докритического эмпиризма, позитивизма все бытие гомогенно и выводится из опыта, нет трансцендентного бытия. Критический эмпиризм утверждает наличие гомогенного бытия не на трансцендентальном основании, а на основании того, что «все бытие одинаковым способом основывается на должном» [68] . Поскольку это должное существует независимо от бытия, его можно назвать трансцендентным. Именно здесь на трансцендентально-эмпирической основе, выводящей понимание реальности за пределы только конститутивных научных форм, понятие индивидуальной причинности приобретает смысл. Гессен ссылается на Риккерта, который сумел показать, что закономерность является «методологической формой», соответствующей только научному постижению действительности, «формой понятийного мира науки», а не «конститутивной формой самой действительности». Ограничение постижения действительности только понятийным миром науки означает натуралистический монизм, который, по Гессену, расширяется трансцендентальным эмпиризмом, признавая различные методологические формы научного рассмотрения действительности, не только как природы, но и как истории, которая, хотя и состоит в однократном индивидуальном течении событий, также может быть познаваема с точки зрения причинности, в основе которой, следуя Канту, находится «объективное» преемство во времени. Оговаривая это, Риккерт различает «общие гносеологические предпосылки» для нахождения причинности в постижении исторической действительности и «специальные методологические формы». Он заключает, что «нельзя отождествлять понятия причинности с понятием закона природы» [69] , первая является «условием», «обязательностью» (Geltung) для поиска законов, но «не может уже сама быть законом природы, а потому и относиться к законам природы как общее родовое понятие к частным». Риккерт вводит разграничение на «причинность и природную законность (Naturgesetzlichkeit)» (курсив мой. – Ю. М.), на основании которого он производит дальнейшую спецификацию причинности: «Предпосылку, гласящую, что всякий процесс имеет свою причину, мы, чтобы отличать ее от законов природы, формулируемых эмпирическими науками, назовем не законом причинности, но основоположением (Grundsatz) причинности или каузальным принципом. Тогда, согласно нашей терминологии, всякая действительная связь причины и действия должна быть характеризуема как историческая причинная связь в самом широком смысле этого слова, так как всякая причина и всякое действие отличны от всякой причины и от всякого другого действия. Наконец, мы говорим о каузальном законе (Kausalgesetz), когда индивидуальные причинные связи рассматриваются в отношении того, что обще им с другими причинными связями… Резюмируя это вкратце, мы отличаем историческую и естественнонаучную причинность друг от друга, а затем оба эти вида причинности от общего принципа причинности… оказывается, что понятие причинной связи как таковой отнюдь не заключает в себе понятия природной закономерности (Naturgesetzm"assigkeit). Напротив того, понятие однократного индивидуального причинного ряда исключает возможность выражения его посредством понятий законов природы» [70] . Закон – это частный случай причинности, которая может относиться не к общему ряду явлений, а только к одному случаю, например, то, что 1-го ноября 1755 г. произошло землетрясение. На основании понимания Риккертом индивидуальной причинности и объективности Гессен и выстраивает в дальнейшем свою концепцию индивидуальной причинности с укреплением ее объективности посредством трансцендентальной обработки через трансцендентальный эмпиризм.