Шрифт:
– Ну!
– Ты вчера видела что-нибудь или нет?
– Нет, не видела. Я мимо прошла, – сказала просто Катя. – Это в воротах-то? Нет, не видела.
– Ну, как же ты жила... рассказывай! – быстро прервала начатый разговор Настя, неспокойно усаживаясь на стул и прикладывая руки к лицу.
– Да я, может, и не жила совсем, – поиграла круглым плечиком Катя и вдруг расхохоталась. – Любовь! Ах, Настька, как это смешно...
– Что смешно?
– Да любовь эта самая... Ухаживал там поэт один, Василий Федорыч, а волосищи – во! Глуп, понимаешь, как... Ну, вот, еще глупей меня. Все про какие-то медвяные руки да захарканные дали мне читал. Я сперва-то притихла, совести не хватало сказать... Чуть с души, бывало, не рвет, а слушаю. Вот он однажды мне про полюсы мрака читал. А тут, на грех, собака выть стала. Я спрашиваю: у вас что, живот болит?
– А что это значит, полюсы мрака?.. – спросила Настя.
– Да не знаю. Да он и сам не знает, я спрашивала... Я хохочу, и он со мной вместе... Ужасно весело!
– Дурачок, что ли? – не понимая, спросила Настя.
– Дурачок? – всплеснула Катя руками. – Верблюд какой-то, от войны в писарях прячется. Я уж потом попривыкла. Как придет, я и прошу: про захарканные руки почитайте, пожалуста! Я-то, конечно, знала, чего ему хочется! – Катя блеснула глазами и поиграла кружевной оборкой рукава.
– Ну, дальше-то что же?
– ...гуляли раз, про кровяные кирпичи читал... А я уж и щеку, понимаешь, выбрала, по какой его огреть, если целоваться полезет. Прочел он мне и говорит: хочу, говорит, прикоснуться. Я отвечаю: попробуй!
– Ну-ну, – захлебывалась Настя смехом.
– Вот-те и ну! У меня рука хоть и медвяная, а громко вышло. Стихи, понимаешь, с тех пор бросил писать!..
Обе хохотали, белая комнатка повеселела. Даже и лампа стала гореть как-то ярче.
– А у тебя тут славно, – все еще смеясь, сказала Катя. – Ты в зеркало-то часто глядишься? Я перед сном люблю... Нет, тебе непременно надо больше есть. Во глупая, чем ты ребенка-то кормить станешь! Ну, не буду, не буду! – Катя притворно испугалась помрачневшего Настина взгляда.
Вошла Матрена Симанна.
– Кушать, Настенька, иди, – сказала она. – Папенька сердится.
– Я потом. Я не хочу.
Старуха постояла еще с полминуты, потом резко вышла, хлопнув дверью.
– Матрена Симанна, – крикнула Настя в догонку. – Вы чего хлопаете? Вон хочется?..
Шаркающие, нарочные шаги в коридоре разом стихли.
– Едят целый день, ровно в трубу валят, – сумрачно обронила Настя.
– Если ты и с мужчинами так, это хорошо! – деловито вставила Катя и, вдруг вздернув рукав, поглядела себе на руку. Там, повыше локтя, на внутренней стороне, виднелся лиловый овал.
– Что это?.. – нагнулась Настя.
– Один был, курчавый... Укусил, – сухо объяснила Катя и со злобой опустила рукав.
– Зачем укусил?.. – не понимала Настя.
– Горячий был! – повышенным тоном сказала Катя, кусая ногти. Потом встала и подошла к зеркалу, к Насте спиной.
– Значит у тебя жених есть? – догадалась Настя, заливаясь краской.
– Он уже женился...
Настя со смущеньем и жалостью поглядела на Катю. Та не знала, что Настя через зеркало видит ее лицо. На ровных, напудренных Катиных щеках вдруг обозначились две темные продольные полоски. Катин взгляд был грустен и пуст.
Через минуту она обернулась.
– Ну, прощай. У меня тоже папенька есть, – она зашуршала платьем и стала быстро одеваться.
– Ты бы посидела, – тихо сказала Настя, чувствуя себя старшей в ту минуту.
– Нет, теперь ты приходи... Я по-прежнему в доме Грибова!
Настя проводила подругу до дверей.
...Когда Настя разделась и юркнула в жесткую, холодную постель, была полная ночь. Настя полежала минут десять, укрывшись с головой и старательно закрывая глаза. Сон не приходил. Тогда она просто улеглась на спину, покорная мыслям, сумбурно скользившим в голове.
Вдруг она вскочила с кровати, прошла босыми ногами к комоду, нашарила там спички и зажгла свечу. Она подошла к зеркалу – поясное, в ореховой раме – и приспустила перемычки сорочки. Из зеркала глянула на нее тонкая, с правильным мальчишеским лицом девушка, со свечей в одной руке, а другой придерживающая сорочку, чтоб не соскользнула на пол. Обе – и та, которая в зеркале, и та, которая перед ним – боялись взглянуть друг другу в глаза. Глаза у обеих были опущены.
Настя увидела, что у смотревшей на нее из зеркала грудь была маленькая, робко наклоненная вверх. Девушка в зеркале была спокойна, стройна и строга. Настя подняла глаза на нее, и обеим сразу стало стыдно. Настя улыбнулась той, та ответила ей тем же, но вся залилась краской и состроила презрительную гримаску. Настя повторила... С беззвучным смехом Настя подалась губами к зеркалу. Та угадала Настин порыв и протянула Насте свои губы. Настя еще не хотела, но та уже поцеловала ее.
И тотчас же, вспугнутая соображением, что из противоположного дома могут подглядеть ее тайну, она быстро задула свечу и отскочила от окна. С минуту она стояла в темноте, посреди комнаты, и с бьющимся сердцем прислушивалась к шорохам позднего часа. Крупный дождь колотился в окно и звенело в ушах: больше звуков не было.
Она засмеялась, как смеялась девочкой лихой проделке. Зябко ежась, она влезла под одеяло, и почти тотчас же захлестнуло ее сном. Засыпая все еще смеялась, тихо и непонятно. – Сокровеннее всех тайн небесных нетронутой девушки ночной смех.