– Почему так?
– спросил командира корпуса. С.К. Тимошенко пожал плечами:

– Трудно сказать, но думаю, все дело в тренировках. Видимо, надо поднажать.

Эскадроны построились, и началась выводка лошадей. Конский состав полка был в хорошем состоянии, ковка отличная. Я остался доволен и даже похвалил Жукова. Вскоре мы уехали с С.К. Тимошенко в 6-ю Чонгарскую дивизию".

Конечно, Семен Михайлович писал уже после выхода в свет первого издания жуковских мемуаров и кое-что, возможно, оттуда заимствовал. Но вот утверждение Буденного, что Жуков "предложил" ему обойти казармы, звучит куда правдоподобнее, чем немного нагловатое "желательно" в "Воспоминаниях и размышлениях". И боевую подготовку полка Семен Михайлович наверняка проверил, а не только лошадей попросил показать, как уверяет Георгий Константинович. И благодарность командиру полка объявил, хотя и не признает этого Жуков в мемуарах. Вот только насчет того, что рассчитывал на торжественное построение полка и приветственные крики "ура" в свой адрес, Семен Михайлович, разумеется, ничего не пишет. Стыдно ему было признаваться в столь мелком тщеславии. Тем более что это место у Жукова купировали цензоры, и впервые оно увидело свет через много лет после смерти обоих маршалов. Но здесь, мне кажется, свидетельству Жукова можно верить. Вряд ли он выдумал и слова Шмидта о том, какой именно встречи ожидали Буденный с Тимошенко, и раздраженную реплику Семена Константиновича, что в полку "нет культуры" - имелось в виду, что нет культуры встречи начальства.

В годы Великой Отечественной войны и особенно после нее Жуков старательно создавал легенду, будто полководцы времен гражданской войны были абсолютно не приспособлены к условиям Второй мировой войны, верили, что кавалерия не хуже танков, и только полководцы новой школы, к виднейшим из которых Георгий Константинович причислял себя, смогли победить германский вермахт. Всякое родство с конармейцами вроде Буденного следовало затушевать. Поэтому и о похвале Семена Михайловича Жуков предпочел умолчать. Вообще, в "Воспоминаниях и размышлениях", равно как и в беседах с Константином Симоновым, он старался представить командарма 1-й Конной не в лучшем свете. Георгий Константинович прямо намекал своим читателям, что старик Буденный в военном деле ничего не смыслил и превратился к 30-м годам в чисто декоративную фигуру. А в связи с разгромом в районе Вязьмы в октябре 41-го трех советских фронтов, одним из которых командовал Буденный, Жуков поведал Симонову о реакции Сталина на катастрофу: "Сталин был в нервном настроении и в страшном гневе. Говоря со мной, он в самых сильных выражениях яростно ругал командовавших Западным и Брянским фронтами Конева и Ерёменко и ни словом не упомянул при этом Буденного, командовавшего Резервным фронтом. Видимо, считал, что с этого человека уже невозможно спросить".

Тут Георгий Константинович определенно дал волю своей фантазии. Если осенью 1941 года Сталин якобы смотрел на Буденного как на человека, с которого и спрашивать за порученное дело бесполезно, то почему вдруг, позднее вновь назначил его командовать - на этот раз Северо-Кавказским фронтом и направлением? А Сталина Жуков вроде бы дураком не считал.

Боюсь, что на жуковское отношение к Буденному повлияла зависть одного "народного маршала" к другому. Семен Михайлович действительно был популярен и любим в массах. Жуков хотел того же, рассчитывал на всенародное поклонение себе, своим заслугам в Великой Отечественной войне. Но, по свидетельству маршала Голованова, когда в 1956 году Жуков стал четырежды Героем Советского Союза, его поздравил Будённый, и Георгий Константинович с грустью сказал ему: "Семен Михайлович, обо мне песен не поют, а о вас поют...".

Тем временем продолжал запутываться любовный треугольник. В Ленинград к Жукову несколько раз наведывалась Зуйкова. В Минске Георгию Константиновичу опять пришлось разрываться между двумя женщинами. В 1928 году Александра Диевна, находясь у родственников в Воронежской губернии, написала, что беременна от него и приедет в Минск рожать. По утверждению внука Георгия, узнав о беременности Зуйковой, его дедушка "был в отчаянии, потому что боялся потерять Марию Николаевну, к которой испытывал серьезное чувство". Со слов отца, матери и своего отчима A.M. Янина Маргарита Жукова так излагает дальнейшие события: "Когда Александра Диевна принесла из роддома болезненную девочку, которую назвала Эрой, она сказала Георгию Константиновичу, что больше его никогда не покинет. В ответ отец ушел из собственного дома и поселился у Яниных. Но Александра Диевна продолжала требовать, чтобы он жил с ней. А через шесть месяцев после рождения Эры в июне 29-го года Мария Николаевна родила Жукову меня. Папа потом мне рассказывал, что я была такая розовенькая, голубоглазая, просто настоящая маргаритка, что он меня назвал - Маргаритой. Месяц спустя - 6 июля - отец зарегистрировал меня в загсе в качестве своей дочери и оформил метрическое свидетельство. Так я получила фамилию Жукова и отчество Георгиевна". Сын Маргариты Георгий добавляет: "Конечно, это (т. е. признание Жуковым Маргариты своей дочерью.
– Б.С.) вызвало бурю протеста со стороны Александры Диевны, которая то бегала за Марий Николаевной, угрожая залить ей глаза серной кислотой, то просила отдать ей Маргариту. Требовала она и чтобы Георгий Константинович вернулся домой, помог с Эрой, которая все время болела. Дедушка отказывался, говорил. Что это не его дочь, и продолжал жить у Яниных".

Утверждение, что Эра не была в действительности дочерью Жукова, оставим целиком на совести Маргариты Георгиевны и ее сына, симпатий к Александре Диевне, понятное дело, не питавших. Но страсти в ту пору в Минске бушевали почти шекспировские. Вот только завершилась драма вполне по-советски.

Внук Георгий рассказывает: "Поняв, что мужа добром не вернуть, Александра Диевна написала на Георгия Константиновича заявление в парторганизацию. Она просила его образумить и заставить с ней расписаться. Дедушка не хотел жить с Александрой Диевной, как бы его ни заставляли, и открыто заявил об этом при разборе его персонального дела. Партийная организация вынесла ему взыскание за двоеженство и поставила условие: если он не вернется к заявительнице, которая родила Первой, то будет исключен из партии. Мария Николаевна была просто потрясена и, чтобы спасти репутацию любимого человека, посоветовала ему вернуться к Александре Диевне. Сказала, что оставляет его сама, хотя это решение и было для нее мучительным. Позднее Георгий Константинович признается маме, что в его жизни это был единственный случай, когда его оставила любимая им женщина",

Маргарита Георгиевна уточняет: "Это персональное дело отца длилось более полугода. В самый разгар событий от тифа умирает Полина. Трехлетний Володя (сын Янина.
– Б.С.) остается без матери. Янин, ставший вдовцом, предлагает увезти Марию Николаевну с грудной дочерью в Минводы, где живут его отец и братья. Она соглашается, и Янин оформляет служебный перевод. Но перед тем как уехать, по-мужски разговаривает с Жуковым: "Ты запутался. Забудь о Марии и дочери, я о них позабочусь сам". Затем он с Марией благородно забрал детей и уехал - сначала в Минводы, потом - в Курган и Краснодар. А в 1941 году полковник Янин, имея бронь от призыва в армию (очевидно, ранее Антон Митрофанович из армии уже ушел.
– Б.С.), добровольцем уходит на фронт. Через год он погибнет под Сталинградом. 17-летний сын Антона Митрофановича Володя, прибавив себе год, тоже идет воевать. Через несколько месяцев после Керченского десанта он умирает от ран в госпитале".

В "Воспоминаниях и размышлениях" Георгий Константинович нашел несколько теплых слов для друга, так выручившего его в трудную минуту: "Особенно хотел бы отметить нашего комиссара Антона Митрофановича Янина. Это был твердый большевик и чудесный человек, знавший душу солдата, хорошо понимавший, как к кому подойти, с кого что потребовать. Его любили и уважали командиры, политработники и красноармейцы. Жаль, что этот выдающийся комиссар не дожил до наших дней - он погиб смертью храбрых в 1942 году в схватке с фашистами на Кавказском фронте. Погиб он вместе со своим сыном, которого воспитал мужественным защитником Родины".

Эпитет "выдающийся" Жуков вообще мало к кому применял. А тут маршал наградил им безвестного полкового комиссара! Хотя комиссаров, как хорошо известно, не слишком жаловал. Но Янин-то был комиссар особенный. Не мог же Георгий Константинович в мемуарах прямо написать, что не только командиры, политработники и красноармейцы любили Антона Митрофановича, но и та, к которой сам Жуков испытывал "серьезное чувство". Наверное" Янин был самым близким жуковским другом. Ни до, ни после таких друзей у Георгия Константиновича больше не было. Недаром еще в начале 20-х он не раз повторял: "Антон для меня все". А в конце десятилетия судьба развела их, как оказалось, навсегда. И мне почему-то кажется, что всю оставшуюся жизнь Жуков страдал от того, что рядом не было такого человека, как Янин.