– Здравия желаю. Зачем звали?

– Здравствуй. Постой-ка.

Затем, обращаясь к Тамаре, делает ей выразительный жест. Та достает объемистый бидон и наливает полный граненый стакан мутноватого самогона. Иван, улыбаясь, протягивает стакан мне.

– Молодец. Уважение хозяину оказал. Пускай теперь все здесь знают, какой у меня работник. А по работнику и хозяину честь. Выпей вот.

По всему видно, что мой зубодробильный удар пришелся ему по вкусу. Вероятно, от длительной тяжелой физической работы сила у меня теперь изрядная. Тамара, повернувшись ко мне, тоже улыбается, пожалуй, впервые. До этого всегда смотрела на меня строго и надменно.

Поблагодарив, не отрываясь, выпиваю до дна. Самогон ужасно крепкий и внутри все обжигает. Однако стараюсь этого не показывать и даже не морщиться, одним словом - держу марку. Иван пристально на меня смотрит и, по-видимому, остается доволен.

– Вот, возьми еще, - протягивает мне пачку сигарет и добавляет: - А если бы ты не дал ему сдачи, да не разбил бы ему рожу, так я бы сам тебя побил.
– Сказано, как у него всегда, отчасти в шутку, отчасти серьезно.

Иван человек не злой и ко мне относится неплохо, что в таких условиях бывает далеко не всегда. И во мне он вызывает известную симпатию своим здравым взглядом на вещи. У него, если сейчас это слово не утеряло свой смысл, рыцарское отношение к войне. Он порицает не саму войну, а как он считает, ее ненужные зверства и жестокости. К ним он совершенно нетерпим.

Последствия этой драки оказались для меня благоприятными. Поднялось ко мне уважение как в семье, так и у соседей. Старушка стала со мной любезнее и душевнее. Отношения, в общем, стали лучше.

По воскресеньям приходит Тихон и горько жалуется на свою судьбу: тяжелую работу, плохие харчи и плохое к себе отношение хозяев. Говорит и о всяких повседневных делах. В это воскресенье он предупреждает меня, что к его хозяину Саше приходил Янис и грозился меня подстрелить. Я спросил Тихона:

– Как же ты понял, ведь говорили они по-латышски?

– Да я все теперь по-ихнему понимаю, только вида им не подаю.

Впрочем, я и сам замечаю, что тоже стал многое понимать, когда при мне говорят по-латышски. И не только понимать, но и иногда и думать на их языке. Но ведь меня никто не учил, и сам я не стремился выучиться по-латышски. Получилось так, что даже против своего желания я выучил совсем мне не нужный язык. Вероятно, это и есть лучший метод изучения иностранных языков. Примите же, академики педагогических наук, этот мой скромный вклад в вашу науку.

Наступила зима. У крестьянина работы почти нет, но я батрак, и мне ее хватает. Сейчас почти все домашние работы, уход за скотом, поездки на молочный сдаточный пункт, на мельницу и другие разъезды лежат на мне. Работаю и в лесу на заготовке и вывозке дров и бревен для ремонта скотного двора. Вырубаю кустарник, которым заросла часть выгона и луга. Кустарник рублю не топором, как в России, а рационально и просто устроенным кусторезом. Он представляет собой массивный нож, насаженный, как коса, на короткое косье. Такой острый кусторез легко срезает и прут, и деревце толщиной в руку. Достаточно деревце или прут слегка левой рукой или плечом отогнуть, а правой подсечь под корень. Так работать много легче, чем топором. Не нужно гнуть спину; нож не тупится, как топор, об землю, так как подрезает снизу вверх.

Особенно нравится мне работа в лесу. Здесь я один и мне никто не мозолит глаза. Придя на делянку, я разжигаю костер, а затем не спеша принимаюсь за работу. Снега много, но в лаптях, прочно сидящих на ногах, работать удобно и ногам тепло. До обеда, если работа заладится, удается свалить шесть-семь больших сосен. Работаю лучковой канадской пилой, накануне хорошо направленной. Бывают, особенно первое время, и просчеты, когда дерево не падает туда, куда я хочу, и зажимает пилу. На обед у меня краюха хлеба с порядочным куском сала, который я обжариваю на костре, наткнув на березовый прут. После обеда обрубаю сучья и раскряжевываю хлысты.

В лесу полная тишина. На морозном солнце, как гигантские свечи, пылают золотые стволы сосен. Их изумрудно зеленые вершины припущены снегом, отливающим в вышине перламутром. Все это волшебно контрастирует с темно-голубым, если смотреть по солнцу, небом. Внизу на снегу тени от нежно-голубых до темно-синих.

Во время одного из таких моих состояний созерцательного экстаза на делянке неожиданно появляется Тамара. Меня коробит и первым моим побуждением является желание вскочить и приниматься за работу. Однако хозяев я больше не боюсь, а потому заставляю себя сдержаться и продолжаю сидеть, хотя обед уже съеден. Лишь минут пять спустя с кряхтеньем поднимаюсь и начинаю обрубать сучья.

Гитлер во всеуслышание объявил, что отныне в России он будет применять тактику выжженной земли. Сталин в одной из своих речей сказал, что "так поступают только временщики, которые сами не верят в свою победу". Каждому понятно, что такие действия вполне целесообразны при окончательном оставлении занятых территорий. Таким образом, из его слов вытекало, что для новых наступательных операций немцы не имеют больше сил. Это было косвенным признанием проигрыша войны. Вероятно, это было сказано в запальчивости, так как оповещать всех, и тем более противника, о своих планах и намерениях вряд ли было разумно.