Бабушка рассмеялась звонко-звонко, совсем как молодая.

– Еще как считается! Это ведь он научил меня всему, за что ведьмой прозвали. Как защититься от злых чар, как уважить добрую нечисть и отвадить злую, какие травы от хвори помогают, как зазвать в гости дождь… А я рассказывала ему про наши обычаи. Поэтому в Дивнозёрье люди с дивьим народом могут бок о бок жить. Мы их уважаем, а они – нас.

– Вот это да! – Тайка придвинулась ближе вместе с табуретом; глаза ее сияли. – А почему он сам больше не приходит? Другие-то вон каждый день шастают.

– Нельзя ему, – бабушка вздохнула. – Он теперь царь дивьего народа, привязан к своей земле крепко-накрепко. Такова его доля…

– А меня научишь колдовству?

Тайка никогда не просила об этом и теперь затаила дух, ожидая ответа. Ей с детства хотелось быть ведьмой, как бабушка. Конечно, она не раз помогала собирать и толочь травы, ходила разбрасывать соль у околицы, оставляла дары духам лесным и водным, каждый год зазывала песнями весенние ветра, а однажды даже помогла домовому Никифору, застрявшему в погребе между двумя кадушками. Но это было все не то…

– Какому колдовству? Ты все уже знаешь. А чего не знаешь, то сердце подскажет: в тебе ведь тоже дивья кровь, – бабушка шаркающими шагами подошла к серванту и достала золотое яблоко. – А мне пора… Это они сюда запросто ходить могут, а чтобы мы к ним – раз в полвека дверца открывается. Если не сегодня, то никогда.

Тайка вскочила, уронив табурет, бросилась к бабушке, обняла ее крепко-крепко.

– Ты что удумала, ба? Не пущу! Мамке с папкой до меня дела нет, теперь еще и ты бросаешь?

– Дед Федор за тобой присмотрит. И Пушок.

Невесть откуда взявшийся коловерша спланировал Тайке на плечо, крепко вцепился в ткань платья совиными лапами и курлыкнул.

– А как же Дивнозёрье? Тут без тебя такое начнется!

– Оно твое, – бабушка с хрустом надкусила золотое яблоко. – Теперь ты ведьма, как и хотела. Храни и защищай.

Тайка сглотнула и заревела в голос, размазывая по лицу слезы. Казалось бы, радоваться надо: сбылась заветная мечта, – но на душе было горько.

А коловерша щекотал усами ее щеку, и от этого клонило в сон…

Наутро Тайка проснулась от топота и вздохов домового. Похоже, тот намекал, что в мисочке закончилось молоко.

– Ба! Никифор кушать хочет!

Никто не отозвался.

Тайка спустила ноги на пол и поежилась от утреннего холода. И тут ее взгляд упал на старый медный пятак, лежащий на прикроватной тумбочке…

Монета оказалась неожиданно теплой. И с дырочкой – будто бы ее носили на шнурке.

– Ба?! – позвала она уже настойчивее.

Опять тишина. Может, в курятник пошла?

Бабушки не оказалось нигде. Хуже всего, что свои же, деревенские, вообще о ней не помнили. Будто и не было никакой Таисии Семеновны…

Когда пришел дед Федор, Тайка третий час мыла уже чистую посуду и ревела.

– Ты эта… расспросы-то прекращай, – старик отставил в сторону свою палочку и шагнул в сени. – Только нам с тобой о Таисье помнить дозволено. Видать, такова была ее воля. Я и пацана этого остроухого помню. Как картошку вместе лопали да под гитару пели…

Тайка шмыгнула носом:

– Деда, но мне шестнадцать всего. А я теперь вроде как за все тут в ответе. Что будем делать, если мамка меня в город заберет?

– Не боись, не заберет, – старик потрепал ее по макушке. – Дивнозёрье тебя не отпустит, так и знай.

Он, кряхтя, опустился на завалинку и достал трубку.

– Приходила ко мне бабка-то твоя, – признался он. – Попрощаться. Счастливая, глаза горят… Еще вчера под семьдесят ей было, а тут гляжу – снова девица. Будто молодильное яблочко слопала: похорошела, расцвела. Всю жизнь ведь прождала своего дивьего кавалера. И, вишь, дождалась. А мы дураки были. Смеялись над ней. Дразнили дивьей невестой. Ведьмой-то ее уже после прозвали…

– Теперь и меня будут дразнить… – Тайка поежилась. – Ну и пусть! Переживу.

– А не проклянешь обидчиков? – Дед Федор усмехнулся в усы, выдыхая дым.

Тайка замотала головой:

– Не-а. Люди же не со зла. Просто страшно им… Деда, а у тебя веревочки тоненькой не найдется?

– У меня в хозяйстве все найдется, – старик покопался в кармане и достал тонкий шнурок. – Держи вот.

Прищурившись, он одобрительно крякнул, когда Тайка повесила на шею пятак – бабкино наследство.