Далтон присел на пустой стол.

– Кромвель взял у меня на хранение часы, – вздохнул шотландец. – Когда-то они принадлежали моему отцу. Часы показывали неправильное время, но я дорожил ими как памятью.

– Мне жаль, сэр.

– И ничего нельзя сделать, – уныло протянул майор. – Нас обвели вокруг пальца!

– Не могу поверить! – Тафнелл выглядел растерянным. – Кромвель всегда так гордился тем, что он англичанин!

– Значит, деньги он любит больше, чем Англию, – едко заметил Шарп.

– Вы же сами мне говорили, что при желании капитан мог уйти от «Ревенана», – добавил Далтон.

– Пожалуй, вы правы, сэр, – удрученно вздохнул лейтенант.

Затем они отправились в каюту Эбенезера Файрли. Выслушав рассказ Шарпа, торговец хмыкнул, но ничуть не удивился:

– Есть люди, которые родную мать готовы продать ради наживы! А Пекьюлиа всегда отличался алчностью. Присаживайтесь, у меня есть бренди, вино, ром, арак. Нельзя допустить, чтобы все это досталось французским ублюдкам!

– Надеюсь, Кромвель не забрал на хранение ваши драгоценности? – сочувственно поинтересовался майор.

– Я похож на болвана? – фыркнул торговец. – Хотя он пытался. Даже уверял меня, что я обязан сдать драгоценности согласно правилам Компании, но не на того напал!

– Да уж, – задумчиво протянул Далтон, думая об отцовских часах.

Шарп промолчал.

Жена торговца, полная, материнской складки дама, выразила надежду, что французы не забудут об ужине.

– Только не надейся на что-нибудь особенное, матушка, – заметил Файрли, – наверняка нас ждет месиво из овсянки, верно, Шарп?

– Скорее всего, сэр.

– И как только будут обходиться их светлости? – Файрли мотнул головой в сторону каюты лорда Уильяма, затем хитро улыбнулся Шарпу. – Как думаете, оценит леди Грейс вкус овсянки?

– Сомневаюсь, сэр, – честно ответил Шарп.

Незадолго до полуночи французы вывезли с «Каллиопы» все, что посчитали ценным. Они забрали порох, тросы, рангоутные деревья, провиант, воду и шлюпки, но груз оставили в трюмах. Когда последняя шлюпка вернулась на «Ревенан», французы опустили марсели, паруса на фок-мачте поймали ветер, и французский линкор стал поворачивать к западу. Остающиеся на «Каллиопе» матросы столпились на шканцах и махали товарищам.

– Поплывет к мысу Доброй Надежды охотиться за китайскими торговыми судами, – мрачно заметил Тафнелл.

Теперь французский трехцветный флаг развевался на мачте «Каллиопы» прямо над штандартом Ост-Индской компании. Поначалу корабль двигался медленно – маленькой французской команде потребовалось более получаса, чтобы поднять все паруса, но вскоре «Каллиопа», овеваемая легким попутным ветром, уверенно заскользила на восток.

Двум матросам с «Каллиопы» доверили разнести пассажирам еду. Файрли пригласил майора, Тафнелла и Шарпа поужинать в своей каюте. На ужин подали месиво из овсянки с кусочками солонины и сушеной рыбы, однако Файрли заявил, что это лучшее пиршество за все время плавания. Заметив недовольство жены, он добавил:

– В молодости мы едали и похуже, матушка.

– Когда мы поженились, я сама готовила тебе еду! – возмутилась она.

– Думаешь, я забыл? – И Файрли с довольным видом зачерпнул полную ложку овсянки.

Стемнело, но никто не запрещал пассажирам зажигать фонари. Файрли выставил в кормовое окно все лампы, которые смог найти:

– Если где-нибудь поблизости есть британское судно, они нас заметят.

– Я могу развесить фонари в окнах баронской каюты, – предложил Шарп.

– Здорово придумано! – воскликнул Файрли.

– Думаю, вы можете там и остаться, – сказал Далтон, – у меня есть еще одно одеяло.

– Мы дадим вам и одеяло, и простыни, – сказал Файрли. Его жена открыла дорожный сундук, а торговец принес два фонаря из коридора. – Есть трутница?

– Да, сэр.

– По крайней мере, поживете пару дней в человеческих условиях. Бог знает что ждет нас на Маврикии. Французские вши и блохи. Как-то мне довелось переночевать в Кале, и уверяю вас, грязнее комнаты я не видел в жизни! Помнишь, матушка? Ты еще неделю после этого мучилась запором.

– Генри! – укоризненно воскликнула миссис Файрли.

Захватив постельные принадлежности, Шарп поднялся в баронскую каюту. Там он зажег фонари, выставил их в окно, выходившее на корму, и приготовил себе постель. Скрипели штуртросы. Шарп с силой надавил на разбухшую от сырости оконную раму и отворил окно. Тонкий серп луны серебрил края облаков, но нигде не было видно и следа другого судна. На корме смеялись французы. Шарп снял мундир, отстегнул саблю. Он был слишком напряжен, чтобы заснуть, поэтому просто лежал на кровати, уставившись в крашеный потолок, и думал о Грейс, от которой его отделяла тонкая переборка. Как дать ей знать, что эту ночь они могли бы провести вместе в роскоши баронской каюты?