— Пап, — хохотнув, возвращаю эклер на тарелку, чтобы забрать ее полностью из папиных рук и обнять его. — Ты у меня самый лучший. Ты ведь это знаешь?

— Правда? А ну повтори это еще раз! — театрально нахмурившись, просит он.

— Не повторю, а то зазнаешься! — я обняла отца еще крепче, чувствуя, как нежность буквально переполняет меня. — Пап, а что если у меня не получится? Я не хочу на экономический. Это вы с мамой технари, а я гуманитарий. Мне лучше языком чесать, чем считать что-нибудь.

— Все у тебя получится, Ксюш. Я в тебя верю, и мама верит, просто она не хочет отпускать тебя во взрослую жизнь. Ты для нее все та же вредная малышка.

— А для тебя? — поднимаю на него улыбающийся взгляд, так и не выпуская из объятий.

Мы часто так проводим время. Я его обнимаю, а он говорит, как сильно любит меня, маму, Никиту и Гришу. Именно такого мужа я хочу себе, но таких больше нет.

Завод по выпуску нормальных мужчин сломался! Прекратил выпуск качественной продукции.

— Для меня ты, Ксения Тимофеевна, навсегда останешься моей маленькой умной врединой.

Несколько часов мы с папой валяемся на кровати и хохочем, вспоминая наши с братьями детские проделки. С отцом у меня особенная связь — пусть он не заступается за меня при маме, потакая ей, но потом тихо придет и разрулит все. Мама даже не догадывается о том, что он делает ради нее. Всякий раз, после наших ссор, отец находит нужные слова, чтобы донести до меня, что мама не со зла диктует мне свое мнение. Лишь после этого я понимаю, что никто не пытается подавить меня или навязать чужую жизнь. Папа словно личный переводчик матери, которая часто говорит на незнакомом языке власти и материнского диктата. Лишь ему удается увидеть истинную цель ее поступков.

Ну, а как иначе? Кто, если не любящий муж?

— Даже не верится, что я сейчас собираю вещи и ухожу от вас, — говорю ему тихо, когда мы уже второй час лежим в темноте и смотрим на ночь за моим окном.

— Но ты же ведь вернешься?

— Конечно, вернусь. Когда это случится, я буду звездой! Меня будет сопровождать охрана, вокруг папарацци, вспышки камер…

— А мы с мамой должны будем постелить для тебя красную дорожку?

— Неплохо-неплохо, Тимофей Альбертович! Вы сечете фишку! — хохотнула я в ответ.

— Я потом всем буду рассказывать, как будущая звезда любила в детстве прыгать в лужи и кричать, что она принимает грязевые ванны, как мама! — подразнил отец.

— Пап, ты не посмеешь!

— Еще как посмею! А еще расскажу про ваши кулинарные изыски, которыми вы накормили своих братьев насильно.

— А я что виновата, что они всеядны и песок тоже едят?

— Песок в сливках, — поправляет меня папа, и мы вновь начинаем хохотать до боли в животе.

— И долго вы тут хохотать будете? — недовольно спрашивает мама, войдя в комнату без стука.

— Долго, — отвечает папа. — Нельзя?

— Можно, — отвечает она и глазами выискивает причину, чтобы тоже остаться в этой комнате с нами. — А чего вы окно не закрыли? Продует! — и направляется, чтобы закрыть его, после чего оборачивается и натыкается взглядом на чемодан. — Ты куда-то собралась?

— Ну да, — я нахмурилась, приподнимаясь.

— Куда? Где ты будешь жить? Зачем так радикально? — мамин голос звенит от возмущения, но даже это не скрывает испуга, что проглядывает в обеспокоенном взгляде.

— Ты сама сказала, что эти два месяца я самостоятельна и вольна делать все так, как мне вздумается. Съезжаю от вас на два месяца.

— Но я не имела в виду съезжать от нас, Ксюша!

— Я дал ей ключи от квартиры Никиты, — вмешивается папа. — Поживет там одна и поймет, насколько ты незаменима для нее.

Вот папа, вот жук! Мне одно напевает, ей — другое… И как понять, когда он говорит правду.

— Ладно, — соглашается мать с отцом после минутного размышления. — Не забудь взять пару свитеров. Я понимаю, что лето, но погода непредсказуема, — мама пытается сделать голос максимально строгим и холодным, словно говорит это исключительно из вежливости, но я-то знаю истинный подтекст этих слов — забота и беспокойство.

— Уже взяла, — отвечаю ей.

— Платья тоже возьми! Те, что дизайнеры тебе подарили, — советует мама. — Выступать в них можно! — а вот это вдвойне приятно. Все же, она верит, что я буду на сцене. — И курточку, не забудь!

— Какая куртка, мам? Лето? Я сама выберу, что взять, — как можно спокойней говорю я.

В глазах мамы мелькает обида и злость на меня, но она ее сдерживает, пытаясь показать нам, что совершенно спокойно относиться к моему переезду.

— Ах, вы негодяи! Эклеры без меня лопаете! — обиженно надувает губы мама, увидев тарелку с эклерами, а затем забирает ее и, не проронив ни слова, просто уходит.