Мэт прикрыл глаза, покачал головой и снова взглянул на Стегомана.

— Век героев...

Дракон кивнул.

— Мы слишком поздно родились, ты и я, в усохшем, остаточном мире, где вместо империи — королевства, вместо великанов — бароны...

— А от тех героев произошло твое племя?

Дракон снова кивнул.

— Наше племя, наш закон и учение. Ибо только тогда мы стали воспевать нашу историю и наши имена, славить наших героев и порицать трусов — как единое племя.

Он вздрогнул и отвел глаза.

Мэт насторожился. Что-то было не так. Здравый смысл подсказывал ему промолчать, но любопытство перевесило.

— Итак, ваши зонги и саги, ваши обычаи и традиции стали законом.

— Да. — Глаза Стегомана сверкнули. — Законом, который гласит, что честь дракона превыше всего, важнее самой жизни, но и то, и другое ниже интересов племени.

— Как же это понимать? — Мэт свел вместе брови. — Не в том ли смысле, что одним отдельным драконом можно пожертвовать, если он представляет собой опасность для всего общества?

Дракон поник головой.

— Ты облекаешь мысль в странные слова, но, в общем, да. Душа и личность каждого отдельного дракона неприкосновенны — но так же, как и всех остальных. Если дракон не поладил с драконом, они выходят на поединок или улаживают все полюбовно, кому как больше нравится! Но если какой-нибудь дракон своим поведением или самим своим существованием ставит под угрозу жизнь троих или более собратьев...

Он осекся. Воображение Мэта заработало: Стегоман каким-то образом стал представлять угрозу для драконьего общества, и тогда они изрезали ему крылья и отправили в изгнание.

За что? Стегоман показался ему вполне симпатичным парнем — несмотря на некоторую колючесть нрава, вероятно, характерную для члена в высшей степени индивидуалистического и милитаризованного общества. Мэт чувствовал, что по натуре своей он не задира и никогда не полезет в драку первым. Так за что же его?

«Слишком легко хмелеет!» — осенила Мэта догадка.

Если вспомнить, дракон явился в огне и пламени и как будто немного подвыпивший. С каждым огненным выдохом он хмелел все больше и больше, пока не начал шататься и промахиваться до неприличия. Зато когда перестал дышать огнем, быстро протрезвел.

Очевидно было, что хмелел он от собственной огнедышащести.

Мэт представил себе такую картину: дракон пляшет в воздухе и, переполняемый восторгом полета, извергает пятифутовый столб пламени. А извергнув, хмелеет, восторг переходит в эйфорию, что означает еще больше огня и, следовательно, еще больше хмеля и так далее, и так далее.

Судя по Стегомановым словам, драконы — племя весьма здравомыслящее. Они довольно скоро заметили, что Стегоман представляет опасность для воздухоплавания, — может быть, когда он два-три раза причинил вред собрату.

Итак, его наказали за полеты в пьяном виде. И чтобы впредь это не повторялось, распороли ему крылья и отправили в ссылку.

Стегоман тяжело вздохнул и закончил свой рассказ:

— Пять веков продержался мир. До тех пор, пока империя Гардишана не распалась, никто больше не ходил на нас войной. Мы привыкли жить дружиной даже в мирное время — такой порядок себя оправдал. Построили свой город и покончили с междоусобицами.

Мы размножились и зажили богаче, спокойнее. Когда же империя пала, в нашу страну вторглось первое человеческое войско.

— И вы дали ему должный отпор?

— Разумеется. Но время от времени они предпринимают очередную попытку, хотя на то, чтобы собраться с духом, уходит у них лет по сто.

— А в промежутках люди не причиняют вам никакого беспокойства?

— Нападать на нас никто не смеет — разве паскудные охотники на драконят, которые продают драконову кровь колдунам.

Стегоман грозно щелкнул зубами, держа Мэта под прицелом сверкающих глаз.

Мэт тяжело сглотнул. Он-то надеялся, что Стегоман закрыл эту тему.

Стегоман распрямился и, шурша и погромыхивая, подошел поближе.

— Так что признавайся, кто ты: охотник, колдун или и то, и другое вместе?

— Ни то, ни другое, — быстро отверг его подозрения Мэт. — Я — маг.

Звучало это на его слух по-дурацки. Но Стегоман, немного подумав, кивнул:

— Пожалуй, я склонен тебе поверить.

Мэт вздохнул с облегчением.

— Что же тебя убедило? Неужели мое доброе сердце просвечивает насквозь?

— Нет, твое невежество. Поскольку ты так мало знаешь, очевидно, что ты совсем недавно открыл в себе Силу и все еще добрый волшебник. Но тебя уже, без сомнения, пытались искушать. Люди — племя вероломное.