— Тут, должно быть, какая-то ошибка, — морщится она, — почему треть суммы компенсации составляет стоимость поврежденных картин? Не дороговато ли вы себя оцениваете, Надежда Николаевна?

— Надежда Николаевна еще с вашего клиента немного спросила, — едко откликается Макс и вытаскивает из папочки листочек, — у меня тут примерная оценка стоимости одной работы Надежды Николаевны. Оценивал искусствовед Юрий Андреевич Левицкий. Прошу приобщить к материалам дела…

Левицкий. Меня как будто прогревает изнутри. Все не зря, все не за одну только зарплату. Когда люди вот так искренне отдают тебе должное — в это всегда так сложно поверить. Ты ведь вообще когда-то была уверена, что уж за что-за что, а за твою мазню тебе платить никто не станет…

Ольга Адольфовна докапывается до всего. Хотя — она точно видела материалы дела, она все равно докапывается и докапывается, приглашает кучу знакомых Верейского, чтобы всем рассказать, какой Сашенька на работе адекватный. Приглашает несколько моих конкурентов, чтобы всем рассказали какая неадекватная я.

И приходится Максу вмешиваться, спрашивать: “И какое же отношение это имеет к делу?” — и требовать не приобщать это все к материалам. Судья и вправду адекватный. Судья вообще смотрит на Ольгу Адольфовну с острым желанием послать её в какой-нибудь Час Суда, чтобы она вот там страдала своей фигней.

Но самое, что её доканывает — это то, что основное доказательство в деле — какая-то жалкая пуговица. С затертыми отпечатками!

Могу её понять. Я сама произношу это про себя и пытаюсь не ржать. Это самое эпохальное, что я слышала в жизни.

Вот только Макс там с этой несчастной пуговицей доканал всех полицейских лаборантов, кажется, ему даже молекулярный анализ сделали, чтобы считать ДНК пото-жировых следов Верейского. По слухам, эти анализы делали только для ФСБ и только в рамках поиска крупных террористов. Тем более впечатляют подвиги моего адвоката. Он прям очень хочет премию за победу в процессе, сразу видно.

Я чувствую себя стоящей за стеной, собранной чьими-то заботливыми руками. Мне даже не надо ничего делать, я просто сижу, разглядываю судью, свидетелей, слушаю те показания, что они явились дать… Привыкла себя чувствовать этакой одинокой волчицей посреди огромного людного мира, а после суда ко мне подходят поздравить столько народу, что я устаю улыбаться.

И все еще пытаюсь удержать перед глазами, как Верейского в наручниках уводят из зала.

Боже, что это за зрелище, жаль только разделить не с кем…

— Слушай, как замечательно, мы обошлись одним заседанием, — Макс роняет мне ладони на плечи, заставляя вздрогнуть и обернуться к нему, — отметим это?

Я кошусь на часы. Блин. Если за два часа не успею добраться до фирмы Давида — куковать мне без ключей от квартиры еще три недели, пока нужный мне человек вернется из тура по Европе.

— Знаешь, разве что позже, — я морщусь, — можешь меня к Дэйву на работу подбросить? Я должна забрать кое-что.

— Но бутылку шампанского мы все равно потом разопьем, — твердо заявляет Вознесенский. Не знаю, на что он надеется, а может и ни на что — может, и вправду рад, за меня, за себя и за чертову справедливость.

В любом случае — броня наша крепка, и танки быстры.

— Заберу ключи и хоть две бутылки шампанского в меня вливай, — откликаюсь я.

Самоубийственно?

Отнюдь.

Знала бы, какие откровения меня дожидаются — повысила бы планку до бутылки водки…

Нет, я, конечно, ожидала увидеть что-то помпезное, но офис “O.G.D” не только опередил все мои ожидания, но даже успел покурить на финише.

Они начинают впечатлять прямо с того самого момента, как Максим вывернул именно к этому миниатюрному, но ужасно стильному бизнес-центру.

— Ого… — Была бы мальчиком — присвистнула бы. А так я просто чуть не носом прижимаюсь к стеклу, разглядывая здание, отделанное темной плиткой, зеркальными панелями и белыми декоративными балками, поднимающимися выше крыши, создавая эффект “коронованности” именно этого бизнес-центра.

— Да, да, Огудалов скромностью не отличается, — хохочет Максим, осторожно втискиваясь между двумя джипами на парковке, — самое время передумать и выбрать меня. Я не настолько понтуюсь.

Я кошусь на его выпендрежный кроваво-красный Пежо и скептически поднимаю бровь.

— Это ерунда, — самоуверенно ухмыляется Вознесенский, — внутри там у них все еще пафоснее. Наш гигант абсолютно не мелочился с пылью в глаза.

Максим отваливается от меня в районе лифтов.

— Тут довольно приятный ресторан на четвертом этаже. Разберешься со своими ключами — поднимайся туда, — сообщает он мне, когда я выхожу на своем третьем.

Нет, я никогда не сомневалась, что у моего божественного есть вкус и удивительное чувство стиля, но все-таки в вестибюле, приемной или как там эта хрень называется, я замираю, оглядываясь по сторонам, отчаянно впечатляясь.