После смерти матери, неприступный, яростно-дремлющий характер Авдея возымел абсолютную силу – расцвёл словно букет чёрных роз. Немного ему понадобилось времени, дабы выказать свои приоритеты, в которых нет места сомнениям и жалости.

Не менее горестным было наблюдать и за тем, как фамильный дом, долгое время пребывавший в качестве пристанища суетливой, семейной жизни, в ногу развивающимся событиям стал больше походить на забытую Богом библиотеку.

Отец Вениамин, как и большинство состоятельных людей прошёл невероятно сложный, тернистый путь, дабы на старости лет получить возможность отстроить всё это своими руками… своим потом и кровью. Путь, до мозга костей пропитанный всевозможными проявлениями антисемитизма 11 и порой невообразимыми, да жуткими превратностями 12 судьбы.

Просторные комнаты, по задумке хозяина использовавшиеся для гостиного зала и спальных, ныне переоборудованы в сплошные стеллажи с множеством полок под книги. Те комнаты, что поменьше и предназначались для детей, теперь хаотичным образом увешаны различными научными журналами, выписками, непонятными и судя по всему зашифрованными записями, и прочей «важной» информацией. Заметной отличительной чертой является широкий стол со врезанной подставкой для чтения посередине: расположены такие в каждой комнате, где есть окна.

Что до пекарни, то жадность Авдея и проистекающая из этого экономия на продуктах и оплате труда персонала низвела её до банкротного состояния.

А какой она была… не по слухам, а по фактам добросовестно снабжавшая выпечкой всю округу. Ближе к дому, из трубы которого неизменно завивался серый дымок, приятно пахло свежеиспечённым хлебом. Работающие здесь люди ходили с достоинством потому, что сознавали своё занятие благородным, порядочным.

На производстве категорически исключались досадные промахи и ошибки. Готовилось, собственно, всё причитающееся: хлеб, пироги, рогалики, печенье, пирожки.

Несмотря на большие объёмы выпекания Вениамин строго-настрого относился к дисциплине и порядку, собственно благодаря чему сохранил и передал Саре доходное предприятие, преданных занятию работников, домашний способ выпекания, проверенные, традиционные рецепты.

Однако… всё это в прошлом…

– Не надо… со мной так разговаривать, – маниакально качая головой, проговорил Авдей.

Анна – добрая девушка и, разумеется, заботливая сестра. Ей невыносимо больно смотреть на то, как старшие братья не могут найти общий язык; на то унылое и мрачное место, в которое старший брат превратил животворящие дом и пекарню.

Вновь пытаясь достучаться до брата, жалобно предложила: – Авдей, ну ты хоть расскажи… чего хочешь… чего добиваешься?

К сожалению, жалобное отношение не имеет никакого эффекта на Авдея. Поначалу разговора он действительно хотел поговорить и прояснить некоторые моменты, но поскольку диалог не заладился, то лишь обременял его думу. А думается ему об одном, и всё том же: «Мешают… как же они мне надоели… со своими разговорами… а ведь это время можно было использовать с пользой… я могу… я должен знать… больше».

Не дождавшись ответа: – Авдей! – воскликнула Анна.

Брат как будто бы вернулся из небытия. Растерянно взглянув на окликнувшую, сочувствующую сестру, осмотрев явно недовольного Назара и поникших младших братьев, он вспоминает о своём кредо, о том убеждении, что укрепляет его веру. Намерение расставить все точки над «и» возвращается:

– Анна… сестричка моя. Назар… Давид, Матвей. Сами видите: дом, в котором мы выросли уже не тот; пекарня, что давала нам хлеб работает лишь для того, чтобы обеспечивать моё существование. А я… как и было завещано… стою на пороге Ренессанса, величественного самопознания и грандиозных открытий. Одиночество, созданное мною насильно, позволяет размышлять… в исполинских 13 масштабах!

Заносчивая уверенность, соразмеримая с высотою орлиного полёта, преисполняет веру Авдея. Набрав в себя воздуха побольше… настолько, что грудную клетку и плечи распирает вплоть до его высокомерного Эго, продолжил ощутимо враждебнее, сквозь зубы:

– Ваши бытейские проблемы… опека – это вульгарная сентиментальность… жалкие… детские моленья – уб-божество!

Безысходно, но при этом внимательно слушая, у собравшихся возникают смешанные чувства: замешательство, гнев, обида, ненависть, огорчение. Разумеется, Авдея не волнует подобное и он беспрепятственно низвергает свою философию дальше:

– День за днём и зачастую при свете Солнца я читаю и размышляю о вещах, которые вам сознавать не под силу: мироздание, космос, астрономические объекты, явления, сложнейшие организмы… сама Жизнь, в конце концов! Дарованными мне умом и возможностями я сумею стать великим, достопочтенным… моя слава превзойдёт любые ожидания… и тогда… и тогда… быть может… я призову вас… на службу.

На том разговор и закончился. Родным стало понятно, что переубедить старшего брата и ворошить прошлое – занятие, лишённое смысла. С досадой уходя, каждый из них постановил для себя: никогда и ни при каких обстоятельствах не возвращаться!