– Ну? Всё в порядке? Не очень ушиблись?

Женщина тяжело дышала, поправляя съехавший с головы платок.

– Спасибо тебе миленький! Дай Бог тебе здоровья! Я бы без тебя пропала совсем. Ох, как испугалась я!

– Ну, ничего. Всё обошлось, – Николай отряхнул с пальто старушки снег. – Буду Бога за тебя молить, – не унималась старушка, – чтобы в семье твоей всегда был мир и согласие, чтобы дети твои были здоровы, чтобы жена тебя любила всегда. Хороший ты человек. Все мимо проехали. Один ты остановился. Буду за тебя молиться.

– Ну, что вы. Правда, не стоит.

– Чтобы ты со своей супругой век прожил в мире и согласии. Чтобы любовь у тебя с ней была до гробовой доски. Детишки-то есть у тебя?

– Да. Сын. Семь лет.

– Вот, чтобы у тебя ещё и дочь обязательно была. И с женой обязательно, чтобы прямо душа в душу всегда, – не успокаивалась женщина, – чтобы счастлив ты был всегда с ней, а она с тобой счастлива. И чтобы была она тебе всегда верной опорой и подмогой во всём. А ты её никогда не обижай. Чтобы она чувствовала каждую минуту, как ты её любишь. Чтобы знала всегда, что нужна тебе. Не забывай о ней никогда, и она тебе во сто крат своей любви отдаст. Попомни моё слово.

– Ну, ладно. Спасибо вам за пожелания. Мне пора.

– Иди, сынок, и помни, не будет у тебя на земле никого дороже единственной супруги. Береги её. Прощай ей. Добр будь с ней всегда и ласков. Вот увидишь, сто лет тогда вместе проживёте счастливо. Я знаю.

– Спасибо, бабуля.

– Добр будь к ней, слышишь. Всегда. Несмотря ни на что. Запомни. И будете тогда счастливы. В твоих руках всё.

Аверин побежал через дорогу к оставленной машине.

– Пустые слова, – буркнул он себе под нос, перебегая улицу.

Оглянувшись, он увидел, как старушка всё ещё смотрит ему вслед и крестит его правой рукой.

Николай немного опоздал на встречу. Лена уже сидела за столиком с чашкой кофе. Она была именно за тем столиком, где они встретились в первый раз. Увидев Аверина, она вся вжалась в себя, как будто ожидала, что её сейчас будут бить. Лицо Лены было усталым и печальным. Николай чётко помнил план своих действий. Синяя папка была в его руках, но что-то надломилось в его душе. Вместо прежней злобы было непонятное ощущение вины.

Аверин вспомнил, как десять лет назад на этом же месте они мечтали быть вместе вечно. Он посмотрел на измученное лицо супруги. На провалившиеся, усталые глаза, морщинки на лбу, бледные руки, нервно мнущие салфетку. Николай заметил, как она изменилась. А может она изменилась давно. Ведь, в сущности, он не замечал её все последние годы.

– Здравствуй, ты устала?

– Да, немного. Ты хотел мне что-то сказать?

– Скажи сначала ты.

– Я хотела бы забрать сына и пожить некоторое время одна.

– А как же этот? Географ.

– Да нет уже никакого географа. Это так, мечта, призрак, мираж. Выдумала себе то, чего в жизни не хватало. Ты ведь тоже был когда-то сумасшедшим инженером в потёртых брючках, – она грустно улыбнулась.

– Прости меня, что я теперь не такой.

– Да, ты теперь не такой.

– Возвращайся, если сможешь. Я очень жалею, что сейчас оказался не в силах остаться для тебя спустя годы тем, кем был раньше, – Николай почувствовал, что его будто подменили. Он сжимал в руках синюю папку и казалось, будто разливающаяся из папки серная кислота сжигает ему руки.

– Ты какой-то другой сегодня, Коленька. Я не ожидала.

– Возвращайся. Я буду ждать тебя.

– Дай мне время, милый. Я вернусь.

– Я не тем был в жизни занят, прости. Я готов всё поменять. Готов меняться. Буду ждать тебя.

Николай вышел на набережную. Снегопад кончился. «Чтобы любовь у тебя с ней была до гробовой доски», – вспомнил он бабкины слова и швырнул синюю папку в Фонтанку. Руки как будто освободились от тяжёлого груза. Грудь вдохнула свежий морозный воздух. Из соседнего бара доносилась музыка.

– Какой-то ты другой сегодня, Коленька, – повторил Аверин вслух слова Лены и весело зашагал к машине.

Серёга Чежин родился совершенно здоровым. Никаких психических отклонений в его поведении обнаружено не было. На учёте в диспансерах он не состоял и, с точки зрения официальной медицины, был абсолютно здоров.

Однако окружающие так не считали. Причиной тому были некоторые Серёгины странности. Он был напрочь лишён способности обижаться. Даже когда над ним смеялись и прогоняли его, он лишь добродушно улыбался. Уходя, он обычно произносил невпопад какую-нибудь фразу, которая казалась ему самому утешительной.