Она не ответила, но смотрела на меня улыбаясь. Ее глаза влажно блестели, грудь вздымалась.

– Джулия! – Я обнял ее одной рукой, второй обхватил ее ладони. – Джулия, я тебя люблю.

Она наклонилась ко мне, вскинула голову, а потом… потом я сжал ее в объятиях, покрывая губы поцелуями. Господи! Я обезумел, никогда раньше не испытывал такого счастья. Ее прекрасный рот, такой мягкий, такой маленький, я едва мог дышать, переполненный счастьем. Как же мне хотелось умереть в тот миг! Джулия! Джулия!

Пропел петух, ночная тьма начала рассеиваться. Первый свет зари заглянул в окно, и я прижал свою любовь к сердцу в последнем поцелуе.

– Не уходи, – выдохнула она. – Я люблю тебя.

Я не мог говорить. Целовал ее глаза, щеки, грудь.

– Не уходи.

– Любовь моя!

Наконец я оторвался от нее, поцеловал в последний раз, и она прошептала:

– Возвращайся скорее.

– Этим вечером! – ответил я.

Я шел по еще темным улицам Форли и размышлял о своем счастье, слишком огромном, чтобы осознать его в полной мере. Казалось абсурдным, что мне даровали такое блаженство. Меня носило по свету, как изгнанника, ищущего командира, под началом которого я мог бы служить. Мне и раньше встречались женщины, но влечение, которое я к ним испытывал, не шло ни в какое сравнение с нынешним чистым и божественным чувством. В других женщинах я часто отмечал какие-то недостатки, иной раз находил их грубыми и вульгарными, но тут столкнулся с такой непорочностью, с такой чистотой! Для меня она была святой и невинной. Ох, как же мне было с ней хорошо! Я посмеялся над собой: еще бы, я же думал, что не влюблен в нее. На самом деле я любил ее всегда… не заметил, когда это почувствовал, да меня это и не волновало, потому что теперь я любил и меня любили. Я не считал себя достойным ее: она такая хорошая, такая добрая, а я бедняк, никчемность. Она казалась мне богиней, и мне оставалось только опуститься на колени перед ней и молиться.

Я шел по улицам Форли, покачиваясь от счастья, словно пьяный. Глубоко вдыхал утренний воздух, ощущал себя таким сильным, довольным жизнью и молодым. Мне нравилось все, и серые стены домов, и резные фасады церквей, и женщины-крестьянки, празднично одетые, входящие в город с корзинами, наполненными разноцветными фруктами. Женщины здоровались со мной, и я отвечал, широко им улыбаясь. Какие они все добрые! Сердце мое переполняла любовь, и она выплескивалась на всех, кто встречался мне на пути. Я чувствовал, что все вокруг любят меня. И сам любил все человечество!

Придя домой, я упал в кровать и сразу провалился в крепкий сон. Пробудился хорошо отдохнувшим и очень счастливым.

– Что с тобой? – спросил Маттео.

– Я очень доволен собой.

– Тогда, если ты хочешь, чтобы и другие люди остались довольными, тебе лучше пойти со мной к донне Клодии.

– К прекрасной Клодии?

– К ней самой.

– Разведка в стане врага?

– Именно поэтому я и хочу, чтобы ты нанес визит даме. Сделаем вид, будто ничего не произошло.

– Но едва ли мессир Пьячентини обрадуется, увидев меня.

– Он будет скрипеть зубами и внутренне изрыгать огонь, но при этом раскроет объятия и крепко обнимет нас, пытаясь убедить, что любит ближнего своего, как и положено христианину.

– Очень хорошо, пошли!

Донна Клодия искренне обрадовалась нашему приходу и тут же принялась строить глазки, вздыхать и прикладывать руку к груди, демонстрируя самые теплые чувства.

– Почему вы не приходили ко мне, мессир Филиппо? – спросила она.

– Исключительно из опасения показаться назойливым, – ответил я.

– Ах, – она томно на меня посмотрела, – да как такое могло быть? Нет, причина вашего отсутствия в другом. Увы!

– Я не решался взглянуть в эти завораживающие глаза. Она повернулась ко мне, встретилась со мной взглядом и потом закатила глаза.

– Вы находите их такими жестокими?

– Они слишком сверкают. Вы знаете, как опасна свеча для мотылька, только в нашем случае свечей две.

– Но говорят, что мотылек, сгорающий в пламени, ощущает небесное блаженство.

– Я очень приземленный мотылек, – будничным тоном ответил я, – и боюсь обжечь крылышки.

– Как прозаично! – пробормотала она.

– Муза теряет свое могущество в вашем присутствии, – галантно заметил я.

Она, вероятно, не совсем поняла, что я хотел этим сказать, потому что в глазах мелькнуло недоумение. Меня это не удивило, я и сам представления не имел, какой смысл вкладывал в эту фразу. Но она восприняла ее как комплимент.

– Ах, вы такой галантный!

Какое-то время мы молчали, не сводя друг с друга глаз. И вновь она глубоко вздохнула.

– С чего такая грусть? – спросил я.

– Мессир Филиппо, – ответила она, – я несчастная женщина. – И она ударила себя в грудь.

– Вы же такая красивая, – попытался подбодрить ее я.

– Ах нет, нет! Я несчастна.

Я посмотрел на мужа, который мрачно слонялся по комнате, напоминая отставного солдата, мучающегося подагрой, и подумал, что одного общества такого человека достаточно, чтобы почувствовать себя несчастной.

– Вы правы. – Она проследила за моим взглядом. – Все дело в моем муже. Он напрочь лишен сочувствия.