Больше она ничего не помнила.

Оказавшись в самолете, она уснула и крепко спала все десять часов полета, хотя она не могла спать в самолетах всю свою предыдущую жизнь! Ей приснился невероятно тяжелый и сладкий сон – ну, если такое и правда бывает…

Снег покрыл все видимые поверхности поселка Снегири Московской области, и на улице Ленина было белым-бело. Снег лежал повсюду и блестел так красиво, будто был декорацией – «Мосфильм» отдыхает! Но случайные прохожие не слышали хруста этого снега под ногами, потому что из самого большого в этом районе дома раздавался пьяный вой. Прислушавшись, в этом наборе звуков можно было опознать арию Гремина из оперы «Евгений Онегин», которую пытался исполнить красномордый от водки и парилки министр образования СССР Иван Иванович Огурцов, вышедший из бани в чем мать родила, но прикрывший причинное место зимней шапкой. Высокий и мощный чиновник готовился прыгнуть в сугроб и пел: «Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю Татьяну…» Готовясь к прыжку с платформы у входа в парилку, он вытянул руку вверх, словно держал в ней меч, и резко опустился на корточки. В этот момент из бани выскочила женщина в купальнике, с огромной прической, которую в народе называли «халой», и закричала: «Ваня, ты что, охренел?!»

За ней выбежал невысокий полуголый мужчина, взволнованно, но негромко повторявший: «Иван Иванович, будьте осторожны, тут сильный контраст температур!» Министр отмахнулся от обоих, пробурчал себе что-то под нос и прыгнул в сугроб. В полете он уронил шапку, так что в холодную снежную кучу провалился абсолютно голым. Он даже не предполагал, что ощущение от соприкосновения распаренного тела с холодным снегом может быть таким мерзким – все внутри как будто загорелось и сердце остановилось. Иван Иванович не мог произнести ни звука и в ужасе успел подумать, что у него инфаркт «миокарда или как там его…»

Он не помнил, как оказался у красивого камина завернутым в одеяло, – вряд ли мужчина и женщина доставили его в дом на руках: оба были намного мельче Ивана Ивановича; тут он внезапно сообразил, что зимняя шапка осталась где-то в сугробе, а на нем нет даже трусов. «Как-то неудобно, в гостях же», – подумал он. В это время его жена Роза Ильинична, та самая женщина с «халой», вытирала ему волосы – точнее, лысину, вокруг которой было несколько волосин, – полотенцем и причитала: «Ваня, ну как же так неосторожно, можно же заболеть». Хозяин дома, профессор Владимир Залманович Гордон, которого все называли В. З., напряженно наблюдал за Иваном Ивановичем.

– Ну как вы? Лучше? – нервничал он.

– Все хоккей, Вовик, варенья хочу, – ответил министр.

– Не вопрос, сейчас у Тамары узнаем.

В. З. отправился на кухню, где его жена накрывала на стол. Супруги о чем-то пошептались, и, похоже, Тамаре было не до варенья, так как она резала салат и жарила картошку. В. З. сам достал крыжовниковое варенье и вместе с большой ложкой принес Ивану Ивановичу, который явно повеселел и заулыбался, увидев банку.

– Ваня, ну что это, аппетит испортишь, – пробурчала Роза Ильинична.

Где-то на пятой ложке довольный Иван Иванович сказал:

– Классный ты мужик, Вовик, очень хороший друг мой.

– Спасибо, Иван Иванович, – ответил В. З. – Я тоже очень вас ценю! Вы для нас столько делаете, большое у вас сердце!

– Да ладно, – кокетливо махнул рукой министр. – Вы, евреи, хитрые, знаете, как человеку в душу попасть, так что потом и не вынешь.

Тут все рассмеялись.

– А поете вы как! – заметил В. З. – Голос такой сильный, глубокий.

После купания в снегу министр уже почти протрезвел, только чуть голова гудела с похмелья.

– Да, я всегда мечтал быть оперным певцом, с детства, – объяснил он. – А потом, сам знаешь, фронт, рабфак, партия, туда-сюда, вот и оказался сначала в Москве, хотя все равно скучаю по Житомиру, там люди душевные, не то что здесь! А теперь, блин, министр образования, вот ведь жизнь занесла, хрен знает…

Все снова рассмеялись. Тут Тамара позвала за стол, но В. З. крикнул, что им нужно еще пять минут.

– Слушай, Иван Иваныч, у меня к тебе просьба опять. Помоги уж, не в службу, а в дружбу… – В. З. подвинулся к министру, а Роза Ильинична тактично ушла на кухню.

– Ну, а чего там? Давай, валяй!

– Знаешь же, что моя Катя очень способная, да?

Иван Иванович кивнул.

– Так вот, она в районной школе учится, а делать ей там точно нечего, сплошные дети маляров. Ну все пятерки у нее, ни фига не занимается, скучно ей, слишком умная, сам знаешь. Так вот, я ее тут в спецшколу хотел перевести, английскую, около универмага «Москва», там уровень другой, но не получается – звонок нужен.

Министр слегка потянулся, доедая варенье, и спросил:

– А чего не получается-то?

– Да знаешь же, как у нас: директриса – отрыжка революции! Я туда пошел к ней, уважительно, визитку дал, типа я – профессор, завкафедрой, ну что еще надо?! А она там развонялась, что я особо никто, а у них дети членов ЦК учатся, и потом говорит, что моя дочь им по уровню не подходит. Представляешь, зассыха? Это моя-то Катя?! А у самой не мозг, а мозжечок! В итоге сказала, что лучше на пенсию уйдет, чем Катю возьмет. Ну я тут психанул, ты меня знаешь, послал ее куда подальше, дверью хлопнул и сказал, что придется ей тогда выйти на пенсию, а Катя там все равно учиться будет!