Ледяной ноябрьский ветер сковал каменные лужицы и теперь принялся за наши пальцы. Сжимаем огнепроводный шнур с наложенными на них спичками, в зубах торчат запасные спички, если не получится с первого раза. Подрыв тротиловой шашки. Вокруг воронки, обиженная земля, остатки шнуров. В простуженном небе безутешно каркали вороны.

–  Огонь! Время останавливается, между лопатками сгусток страха. Чиркаем коробком по спичкам: у кого-то получилось, а у кого-то - нет. А отходить можно только по команде. Стоим наблюдаем за теми, кто не может поджечь шнур, и тихо его называем неприличными словами. Длина шнура - метр, горит со скоростью 1 см в секунду.

Преподаватель спокойно наблюдает за неудачниками, которые нервничают еще больше. Спички гаснут, мы тихо ненавидим курсанта Басова. «Отходи!» Мы, как зайцы, срываемся с места и отбегаем на безопасное расстояние. Глухое БУМ! БУМ! БУМ! Воздух запульсировал, летят комья земли, можно было и не пригибаться.

Ночью в казарме постоянно стоит тошнотворный запах пота, мочи, пердежа… Когда после ПУЦа возвращаемся в училище, оно нам кажется, как родной дом, - светлым теплым и уютным.

Территория училища обнесена бетонным забором с ржавыми крючьями поверху. На них витки колючей проволоки, провисшей, как гирлянда, и местами оборванной. Роль «колючки», скорее, декоративная, но смеяться не хочется. Ассоциации с тюремными лагерями, но вслух об этом никто не говорил.

Рядом с забором - полоса препятствий, которую до одури любил наш взводный. Больше всего полоса походит на огромную дрессировочную площадку для крупных собак. Сначала интересно: прыгаешь через ямы, бетонные окопы, подземный ход, штурмуешь стены с пустыми окнами.

Слегка настораживало бревно, расположенное на высоте 2,5 метров, по которому надо было как минимум пройти. Я высказал опасение курсанту Панченко Олегу, высокому черноволосому парню из Новороссийска, который меня подбодрил:

– Чего пиздить-то? Ну долбанешься вниз… А вдруг попрет и сломаешь чего-нибудь? Или вывихнешь? В санчасти поваляешься. А лучше ногу сломать - тогда в госпиталь. Там кормят всех одинаково, слышал. И офицеров, и курсантов в одной столовой. Курорт…

Когда пошел второй час ползания по полосе, «Клюв» взялся за секундомер, требуя улучшения результатов. Все с ненавистью посмотрели на полосу препятствий, казавшуюся поначалу невинной игрушкой.

Стою в очереди на очередной старт по полосе. Солнце пригревало с нищенской щедростью, до настоящих холодов оставалось не так уж долго. Деревья как будто стыдятся своей наготы. По ним прыгают возбужденные воробьи, бойко чирикая, поглядывая на нас глазами-бусинками.

– Петрушко, вперед!
–  выводит меня с пушкинского настроения взводный. Лечу как ужаленный уже по знакомым препятствиям, стараясь уложиться во время, чтобы не идти на очередной круг.

Санчасть – предел наших мечтаний. С утра надо записаться у дневального в особый журнал. После обеда идешь в местный лазарет, расположенный на первом этаже, где пахнет зеленкой и спиртом.

Принимают две медсестры - на гражданке бы даже взгляда не остановил. Но ценности меняются, и я пялюсь на сереньких женщин в белых халатах без стеснения, особенно на ноги, в училище они одни, без выбора. Медсестры привыкли к таким взглядам и не обращают внимания на зырканье озабоченных курсантов.

Жалобы у всех стандартные – стертые до кровавых мозолей ноги, простуда, желудок. Кому повезет с температурой или с коликами - оставят в санчасти, переоденут в синие пижамы, выделят койку в палате, маленький Крым - ни сержантов, ни бега. Спишь днями как пожарник, только на процедуры ходишь, вес набираешь.

Окна у всех курсов выходят на огромный плац, на котором нас методично дрючили. Смотришь в окно, и сразу в уме всплывает ненавистная строевая, наказание прямо, а не вид.

Строевой смотр. Здоровается ротный. Мы отвечаем «Здравия желаю, товарищ майор!», со стороны наше приветствие похоже на лай. Я пытаюсь быть оригинальным и отвечаю: «Гав-гав-гав», думая, что на общем фоне не будет заметно. В результате получаю от командира отделения наряд вне очереди со словами:

– Лаять, Петрушко, теперь будешь на тумбочке!
–  услышал все-таки филин ушастый.

Наш ротный - майор Литвиненко, полный, слегка конопатый, с кучерявыми волосами дородный мужчина был освобожден от физо по какой-то болезни, но всегда присутствовал на строевой. С белогвардейским выражением лица он наблюдал за занятиями по строевой, делая однообразные замечания: