Стало быть, это та тетка, о которой Фиона говорила прошлым вечером. Такое совпадение лишило его покоя. Она упомянула о ней через пару месяцев после того, как та отправила это письмо, и вот оно, на его столе. Может, сейчас ему на стол свалится и Тедди Нэпплс, другой герой пьяных разговоров Фионы?

Йель покосился на письмо. «Получены непосредственно от самих художников» – это внушало некоторое подозрение. Художники, указанные в письме, по большей части не относились к тем, кто впаривал свои картины американским туристам на перекрестках. И это может вылиться в бюрократический кошмар. На установление подлинности каждого из этих произведений – без письменных свидетельств, без каталогизации – могут уйти годы. Этой даме придется удостоверить подлинность, чтобы получить оценку для налоговых вычетов, и тогда она либо увидит, что это хлам, либо поймет, какими сокровищами обладает, и передумает расставаться с ними. Когда Йель работал последний месяц в Художественном институте, один человек решил подарить им картину Джаспера Джонса (цифры, сваленные в восхитительной мешанине основных цветов), пока не узнал реальную стоимость, и тогда дочь убедила его завещать картину ей. Йель отвечал за развитие, а не художественную коллекцию, или, во всяком случае, работа галериста не входила в его обязанности, но он успел влюбиться в ту картину. Поделом ему. Фермеры не должны давать своим животным имена. Но что им, в сущности, двигало, когда он устраивался на эту работу, как не желание создать что-то свое? Он должен был быть в восторге.

Трусишка в глубине его надеялся, что он приедет в округ Дор и поймет, что имеет дело с явными фальшивками, и Северо-Западный откажется от такого дара. В каком-то смысле это лучше, чем обнаружить правдоподобного Ван Гога и пережить сердечный приступ. Хотя на самом деле, что бы он там ни нашел, для него мало что изменится. Он должен будет выказать всяческое почтение этой женщине, даже если ее коллекция окажется вырезками из альбома по искусству, просто чтобы не обидеть потенциального спонсора.

Остальные бумаги в папке мало что проясняли. Там были другие письма, гораздо более скучные, с обсуждением времени встречи, и кто-то из сотрудников Сесилии подготовил досье на Лернеров. Дэвид Лернер был умеренно успешен и делал при жизни умеренные пожертвования Северо-Западному, но ничто не давало основания считать, что Лернеры могли владеть произведениями искусства на сумму в несколько миллионов долларов. Хотя, никогда не знаешь, откуда люди берут деньги или где их прячут. Йель научился не задавать лишних вопросов. И разве Фиона и Нико не выросли на Северном побережье? Там водились деньги, пусть даже Нико и Фиона вечно были на мели, и Йель ни разу не слышал, чтобы они упоминали каких-то миллионеров.

Внизу одной записки было нацарапано: «Сесилия, мы уже подключаем людей из Бригга?» Записке было две недели. Йель должен был бы негодовать, но он понимал, что двигало Сесилией. Он был новичком, сама галерея – относительно новой, а с ними связался потенциально крупный донатор. Хорошо хоть теперь она его подключила. Только какая-то его часть противилась этому. Возможно, он просто устал, но все, что он чувствовал, это мандраж, как перед посещением дантиста.

Он не знал, в каком настроении застанет Чарли. Может, он будет сама любезность и раскаяние, а может, продолжит дуться ни на что. А может, его вообще не окажется дома – уйдет с головой в работу, чтобы ускользнуть от необходимости как-то разрешить ситуацию.

Но не успел Йель открыть дверь, как услышал голоса. Камень с души: гости – это хорошо. За кофейным столиком сидели Чарли и два его сотрудника, Глория и Рафаэль, склонившись над газетной подшивкой. У Чарли вошло в привычку тихой сапой нагружать по понедельникам своих сотрудников сверхурочно, для вида зазывая их в гости отметить выход очередного номера. Он их кормил, а потом подсовывал работу, прямо в гостиной. Как издатель Чарли мог вообще не напрягаться, но он участвовал во всех решениях, от финансовой отчетности до рекламы. Он владел турагентством на Белмонт-стрит и не забывал рекламировать его в «Чикаго во весь голос» с самого основания газеты, три года назад. Чарли даже не особо увлекался путешествиями и интересовался ими лишь постольку-поскольку; он купил агентство в 1978-м у своего пожилого любовника, который был без ума от него и собирался уйти на покой. Чарли заглядывал туда в последнее время не чаще раза в неделю, чтобы убедиться, что контора не сгорела, и пообщаться с клиентом-другим, требовавшим его личного участия. Он мог без проблем доверить всю работу в турагентстве сотрудникам, но вот редакторы и журналисты нуждались в его постоянном надзоре, так он считал. Это их бесило.

Йель махнул им рукой, взял себе пиво и исчез в спальне, чтобы собраться в дорогу. Он не сразу обратил внимание на кровать: Чарли выложил драже «M&M’s» в виде слова «ПРОСТИ». Букву «П» – из коричневых, «O» – из жёлтых и так далее. Йель усмехнулся и съел три оранжевых драже из буквы «И». Извинения Чарли всегда отличались оригинальностью и вкусом. Самое большее, на что был способен Йель, это жалкая записка.

Йель возился со свитерами, когда его позвала в гостиную Глория. Глория была миниатюрной лесбиянкой с пирсингом вдоль мочек обеих ушей. Она протянула ему старый выпуск газеты, с фотографиями накачанных красавцев, рекламировавших бар, видеопрокат или эскорт.

– Пролистай, – сказала она. – Скажи, когда увидишь женщину. Или, если уж на то пошло, кого-либо, кроме белых молодых парней.

В разделе рекламы Йелю не улыбнулась удача. Но на фотографии хэллоуинской вечеринки в Берлине он увидел двух трансвеститов.

– Не думаю, что это считается, – сказала она.

– Слушайте, – сказал Чарли, заводясь. – В рекламе больше всего картинок, как ни крути, и мы не можем просить купальню показывать – что? Уборщицу?

– Ну да, – сказал Рафаэль, – но «Прожженные»…