Шрифт:
Несмотря на конец октября, жара стояла практически летняя. Ловыгина промокнула салфеткой взмокший лоб.
— Ну что ж… — глубоко и устало вздохнула она, — послушаем обоих… попугайчиков. Чем раньше закончим — тем раньше я всех отпущу.
=29
Пашка лежал на кровати, уставившись в потолок, и тщетно пытался заснуть. Время давно перевалило за полночь, но у него было слишком неспокойно на сердце для того, чтобы расслабиться.
И вроде бы всё закончилось для него хорошо — во всяком случае, могло быть и хуже… но на душе по-прежнему скребли кошки. Пашка с содроганием вспомнил, как инспекторша позвонила Хрусталёвой — в тот момент ему хотелось провалиться сквозь землю. Он подсознательно готовился к позору и презрению, когда выяснится, что он бросил посещать балетный кружок. Однако Ксения Андреевна повела себя очень неожиданно: не только подтвердила, что Пашка исправно ходит на занятия, но и дала ему превосходнейшую характеристику. Наверное, следует съездить завтра в ДК и лично поблагодарить её. Стыдно, конечно, будет смотреть ей в глаза, но… он не собирался оставаться неблагодарной свиньёй.
Дверь, скрипнув, чуть приоткрылась и разрезала тьму полоской света. Затем снова стало темно. Пашка уловил знакомый звук лёгких торопливых шагов, а через секунду с него бесцеремоно стянули одеяло и устроились рядом на кровати.
Милка, кто ж ещё… Конечно, Милка.
Он продолжал лежать не шелохнувшись, всё ещё обижаясь и никак не реагируя на её появление.
— Спасибо тебе, Паш, — прошептала девчонка. — Я тогда там… в парке… ничего тебе сказать не успела.
У него сладко защипало в носу, но ответил он как можно более независимым и гордым тоном:
– “Спасибо” дуракам не говорят.
— Так ты меня тоже дурой обозвал! — тут же сердито зашипела она, моментально вскидываясь.
— Потому что ты и есть дура.
— Ну и ты тогда тоже дурак!
— Ну и всё…
— Ну и всё!
Некоторое время оба лежали молча, возмущённо сопя в унисон. Пашка не выдержал первым:
— И чего ты сюда припёрлась?
— Чтобы поблагодарить тебя, идиот, — огрызнулась Милка и тут же жалобно добавила без паузы:
— Паш, я так за тебя испугалась! А тут ещё эта тётка из милиции притащилась… Я подумала, что тебя в колонию заберут. Что теперь с тобой будет?
— Да ничего не будет, расслабься. Ну, поставили на учёт… фигня. А вот ты зачем влезла? “Это всё из-за меня, это всё из-за меня”, — снова завёлся он, передразнивая голос подруги. — Чуть не подставилась… Это хорошо ещё, что Ссыкло молчит, за шкуру свою боится. А то как пошёл бы припоминать, сколько раз ему от тебя доставалось…
— Я за тебя испугалась, — просто повторила Мила.
— А я за тебя, можно подумать, не испугался? Когда увидел, что ты на земле валяешься… решил, что ты вообще умерла.
Милка освобождённо и легко заплакала, понимая, что прощена, обвила его шею своими тонкими руками, прижалась мокрой и прохладной от слёз щекой — к его щеке. Пашка привычно приобнял её в ответ, чувствуя, как с души падает огромный тяжёлый камень. Если они ссорились — у него потом весь день всё валилось из рук, он не мог ни есть, ни спать, ни играть, ни учиться…
— А что они там про балет болтали? — в последний раз шмыгнув носом, вдруг спросила Милка. — Я не поняла. Ты… правда балетом занимаешься? А почему мне ничего не сказал?
Поколебавшись, Пашка решил открыть ей лишь часть правды. Объяснять сейчас причины своего ухода из кружка не было ни сил, ни желания.
— Да, правда занимаюсь. А тебе не говорил, чтобы ты не ржала надо мной.
— Я не буду ржать! — тут же горячо заверила она. — И никому не скажу, ни одной живой душе, если ты не позволишь! И что, у тебя правда… способности?
— Хрусталёва говорит, что да.
— Это та самая бабка, которая нас тогда на гаражах застукала?
— Она не бабка, а пожилая женщина, — строго поправил Пашка. — И вообще мировая тётка. Верит, что из меня получится звезда, — он хмыкнул, чтобы скрыть смущение.
— Получится. Точно получится! — убеждённо сказала Милка, обводя пальцем контур его лица. — Раз уж самая настоящая живая балерина про тебя такое говорит…
— И ты не перестанешь из-за этого со мной дружить? — с опаской уточнил он.