Горячая слеза скатывается по моей щеке, и я сердито смахиваю ее. Я до сих пор не сказала ни слова. Ибо, что я могу сказать? Они считают меня сумасшедшей. Конец истории. Они думают, что я лгу. Что я пыталась причинить ему боль, и снова Дикарям все сойдет с рук.

Она вздыхает от моего молчания и встает, прихватив с собой блокнот.

— Я дам вам немного времени на размышление. Скоро придет медсестра с едой и еще один врач, чтобы оценить уровень вашей боли.

Я не обращаю на нее внимания, и в ту же секунду, как за ней и медсёстрами захлопывается дверь, я съеживаюсь. Откинув голову назад, я позволила слезам хлынуть потоками. Они скатываются по моим вискам, исчезая в растрепанных волосах. Тихие рыдания сотрясают тело, посылая боль вниз по позвоночнику, но я приветствую ее. Потому что, скорее всего, эти четыре стены будут моим домом Бог знает как долго.

Я хотела бы сказать, что у меня имеется план и что я не сдамся, но это было бы ложью. Потому что я сдаюсь.

Наконец-то они победили.

 Глава 4

Маккензи

Десять дней.

Двести сорок часов.

Четырнадцать тысяч четыреста минут.

Вот как долго я здесь торчу. Запертая в этой адской дыре, которая должна исцелить меня. Она делает все остальное, кроме восстановления. После моей первой встречи с доктором Астер все только ухудшилось. В первые три дня она приходила со своими дурацкими седыми волосами, собранными в пучок, и пыталась заставить меня поговорить о Мэдисон. Когда я отказывалась, она провоцировала меня на разговор с гневом.

Она бы упомянула, что мое место здесь.

Что все действительно считают меня сумасшедшей после всего случившегося.

Эти слова всегда задевали меня за живое, и она это знала. Всего за три дня мне показалось, что она знает мои мысли лучше, чем я, и это пугало. Во время наших встреч она пыталась убедить меня, что Мэдисон, которая приходит ко мне, не моя сестра. А мое воображение. Это мое горе подкрадывается ко мне. Она говорила, что видела это много раз в других случаях, но дело в том, что я была не просто еще одним случаем. Я знала, что Мэдисон мертва, но я также знала, что это была она. Она была настоящей. Я чувствовала ее. Другого объяснения нет. И я отказывалась верить, что все это моя голова, потому что тогда это означало, что моя сестра... это означало, что ее действительно нет. Во всех отношениях.

С каждым движением моей челюсти, нахмуренным лбом и учащением дыханием, казалось, доктор Астер знала, о чем я думаю, или, скорее, чувствую, даже раньше, чем я. И этот дурацкий чертов блокнот.

Боже, как я ненавидела это.

Она записывала в него каждую мелочь. Если она войдет в палату и скажет: «Доброе утро», а я не отвечу? Это записывалось в блокнот. Если я произносила хотя бы одно слово, оно записывалось. Все, что касалось меня, было в этом чертовом блокноте, и мне хотелось швырнуть его в стену, вырвать каждый лист, бросить и поджечь.

Я устала.

Мне надоели одни и те же лица.

Мне надоело видеть одних и тех же людей и делать одно и то же.

Меня тошнило от этого места.

Я скучала по своим друзьям.

Я скучала по сестре.

Но больше всего я скучала по Базу. И ненавидела себя за это. Я ненавидела, сколько места он занимал в моих мыслях. Как мне не хватало его прикосновений, его улыбки, его объятий.

Руки, которые сделали Бог знает что с Мэдисон.

Моя грудь тревожно сжимается от боли. Она отдается эхом в моем теле, сжимая сердце в тиски и затрудняет дыхание. Я не могу не оглядываться назад на то время, что мы провели вместе, и гадать, в какой именно момент он решил, что будет продолжать тянуть меня за свою больную уловку.

Он убил бы и меня?

И если да, то когда?

Каков был их план?

Все ошибки, которые я совершила в наших «отношениях», внезапно показались мне

переломами в костях. Именно из-за них я и оказалась здесь, калекой в постели.

Я вырываюсь из этих мыслей, когда дверь в эту дерьмовую палату открывается и входят те же две чертовы медсестры, а за ними доктор Астер. Ииии, как вы уже догадались, с блокнотом и ручкой в руке и наготове. Она останавливается на пороге, склоняет голову набок и, глядя на меня, потирает губы. Как будто у нее вдруг появились ответы, в которых она нуждается, она начинает что-то писать на открытой странице блокнота, и я разочарованно вздыхаю.

— Господи, что я сделала на этот раз? Что могло заставить вас что-то записывать, когда я буквально просто сижу?

Она приподнимает бровь, ее голова наклоняется еще выше, и она неодобрительно поджимает губы, записывая что-то еще.

Сжав губы, я сдерживаю все, что хочу сказать, но знаю, что не должна. Словно почувствовав мою сдержанность и одобрив ее, губы доктора Астер дергаются, словно хотят превратиться в улыбку. Это я тоже презираю.

— Как вы себя чувствуете сегодня, Маккензи?

Я делаю вид, что смотрю на свое забинтованное и сломанное тело в постели.

— Так же, как и вчера. Мне все еще кажется, что меня сбил чертов грузовик.

— Этого и следовало ожидать. Вы съехали с обрыва на своей машине. Наши тела могут выдержать только это.

В ее ответе нет язвительности, но в тоне слышится скрытое неодобрение. Оно всегда там. Она не говорит прямо, что считает меня ненормальной, но это видно по ее глазам, по тому, как она смотрит на меня и как говорит со мной. Это я тоже презираю.