Я ничего не слышала от База, и за это я ему очень благодарна. Не знаю, смогу ли справиться с ним. Особенно сейчас. Адвокаты сказали, что это произойдет, и теперь я больше всего жалею, что не послушалась. Жаль, что я не приукрасила историю, как они предлагали. Возможно, тогда это оказало бы большее влияние. Возможно, тогда это сработало бы.

Я читаю посты, статьи, которые разрывают меня на куски. Комментарии не очень приятные. Хэштеги в Твиттере еще хуже. #MackenzieWrightIsOverParty. Я никогда не думала, что буду ассоциироваться с каким-либо хэштегом, и уж точно не с таким, как этот. Люди создают фан аккаунты с именами Дикарей, и каждый их пост — это основательная порка меня и того, почему я являюсь проблемой в обществе.

Этот мир может быть таким злым. Хотя, потеря сестры уже показала мне это, я думаю, что не понимала, насколько ужасными могут быть люди в Интернете. Меня протаскивают по грязи, потому что я вдруг оказалась лгуньей. Я та самая шлюха, которая лжет. Я сумасшедшая. Я скорбящая. Я все между ними, в то время как все они невиновны.

Стервятникам было легко найти мои фотографии с Базом с гала-концерта, на котором мы присутствовали, и другие откровенные снимки, когда мы находились в Сан-Франциско и покидали клуб. Я понятия не имею, было ли это его рук дело, но на Page Six была опубликована статья обо мне и о том, насколько я была лгуньей, используя эти фотографии в качестве улики против меня.

Все думают, что я презираемый любовник или девушка, ищущая выплаты, желающая заполучить влияние, которое это принесет.

Не этого я хочу. Я хочу справедливости.

Я хочу, чтобы Мэдисон была свободна.

Правоохранительные органы не заинтересованы в возобновлении дела. И с чего бы они должны быть заинтересованы? Я чертова шутка. Если это вообще возможно, то парни сейчас более популярны, чем были раньше, и что еще хуже, все, что Баз рассказал мне о той ночи? Я ничего не могу с этим поделать, потому что уже выгляжу лгуньей. Эти так называемые теоретики все разоблачили, и если я попытаюсь еще раз, то стану посмешищем. Никто больше не возьмет меня на работу. Скоро я стану бездомной и буду жить под скалой.

Я знаю, что мои подруги никогда бы этого не допустили, но что мне делать? Позволить им вечно заботиться обо мне? Я отказываюсь, и отказываюсь ползти домой к родителям. Мое имя запятнано. И снова все это в руках Дикарей.

Мой телефон вибрирует на кровати, и когда я смотрю на ярко освещенный экран, мой желудок сжимается. Комок размером с мяч для гольфа застревает у меня в горле, когда я дрожащей рукой подношу телефон к уху.

Последний раз я разговаривала с родителями в ночь, когда проснулась в больнице и должна была дать показания полиции. Они не навещали меня, пока я находилась в той адской дыре, и уж точно не звонили после, чтобы узнать, как я, так что без понятия, какого черта они хотят от меня сейчас.

— Алло?

— Маккензи, — вздыхает мама. Ее голос звучит устало и слабо. Как она. — Что ты делаешь? Я думала, тебе становится лучше. Почему ты пытаешься запачкать имя нашей семьи в грязи?

Месяцы спустя, и это то, к чему они призывают? Не для того, чтобы проверить меня или узнать о моем благополучии, а чтобы сосредоточиться на себе и на том, что осталось от их репутации? Моя кровь закипает, и я презрительно поджимаю губы.

— Я пытаюсь поступить правильно по отношению к своей сестре. Не могу сказать того же о вас, ребята.

— Это несправедливо. Мы сделали все, что могли. Иногда нужно отпустить вещи ради собственного здравомыслия. Я думала... Я думала, тебе становится лучше. Именно по этой причине он заставил твоего отца подписать документы на опекунство. Он клялся, что тебе стало лучше.

Мой желудок сильно сжимается, перехватывает дыхание.

— О ком ты говоришь?

— Сын Бенедикта. Тот, который был на всех тех фотографиях с тобой в новостях. Он приходил к нам не так давно и заставил твоего отца подписать бумаги, отказываясь от наших прав.

Моя грудь дико вздымается, пытаясь приспособиться к тяжелому дыханию. Я крепче сжимаю телефон, и сглатываю. Мой желудок крутит от страха.

— О чем ты говоришь?

— Он отвечает за твое здоровье. Это из-за него тебя выпустили.

Мои брови опускаются, а лицо хмурится. Нет, этого не может быть. Зачем он это сделал? Какая ему от этого польза, если он освободил меня оттуда?

Вот тогда-то меня и осеняет.

Баз владеет мной.

Нет более мягкого способа выразить это. Он отвечает за все, что касается меня. В ту же секунду, как я выйду из-под его контроля, я снова окажусь в этом дурдоме так же быстро, как и оказалась там раньше. От одной этой мысли у меня по спине пробегает холодок.

Разочарование вызывает слезы на глазах, потому что это единственный раз, несмотря ни на что, когда я не смогу бороться с ним. В последний раз, когда я заходила к нему в кабинет, он сделал вид, что мы не закончили, что мы никогда не закончим. И теперь я понимаю почему. Он держит ключи от королевства у себя. Вся моя жизнь лежит у него на ладони.

— Спасибо ни за что, — выдавливаю я, прежде чем повесить трубку и отбросить телефон подальше от себя.

Все, что это устройство сделало в последнее время, так это принесло плохие новости. Паника и меланхолия приливают и отливаются в моей груди. Я опускаю голову на руки, пытаясь дышать сквозь острую боль предательства, которая пронзает центр моей груди, заполняя полость льдом.