— Помнишь ли, дорогая, его сиятельство? Граф Элдер Гендрик был представлен тебе на твоем празднике, — произнесла я, глядя на сестрицу.

— Разумеется, — со всей искренностью ответила сестрица: — Ваше сиятельство, я так рада вновь видеть вас под нашим гостеприимным кровом.

— Признаться, и я рад быть здесь, — склонил голову Элдер. — Приятно ли проходит ваш вечер?

— Вечер выдался замечательным, — улыбнулась Амбер, и я вклинилась в беседу:

— Дорогая, ты ведь еще, наверное, не знаешь, но его сиятельство восхитительно рисует. Его картины столь великолепны, что изображенное на них кажется живым и настоящим.

— Правда? — глаза сестрицы широко распахнулись: — Ах, как бы мне хотелось увидеть ваши картины, — прижав ладонь к груди, возвестила баронесса Мадести.

— Я был бы польщен, ваша милость, — с улыбкой ответил Элдер, и я вновь заговорила:

— Ваше сиятельство, а ведь моя сестрица тоже рисует. Более того, она давно мечтает, чтобы ее работы посмотрел настоящий мастер и дал совет. Верно, дорогая?

— Ох, Шанни, — зарумянилась она, но кивнула и смущенно потупилась.

Теперь я опять смотрела на Гендрика, и граф, не менее воспитанный, чем баронесса Мадести, ответил:

— С удовольствием посмотрю на ваши работы, баронесса, когда вам будет удобно.

— Почему не сейчас? — спросила я с показным недоумением: — Вы здесь, вечер только начался, и отчего же пренебрегать интересной беседой? Как вы считаете, ваше сиятельство?

— Совершенно с вами согласен, — сказал Элдер.

Чего бы он ни желал на самом деле, но отказаться и обидеть двух девушек не мог. А потому я обратилась к Амберли:

— Ну что же ты, милая сестрица? Граф Элдер любезно согласился исполнить твою мечту, а потому не теряй времени. Принеси свой альбом, а заодно возьми карандаш. Быть может, его сиятельство решит что-то изобразить, чтобы указать тебе на некие приемы, о которых ты говорила.

— Прошу меня простить, я ненадолго оставлю вас, — сказала Амбер, присев в неглубоком реверансе.

А еще через минуту она устремилась к себе в комнаты за альбомом и карандашом. Я нашла, чем занять ее и молодого Гендрика. Ему я могла доверить мою сестрицу. Да и рисовала Амберли недурно, на мой взгляд, а его сиятельство был способен оценить ее работы, так что остаток вечера они провели за беседой, а после граф взялся рисовать портрет баронессы Мадести в карандаше. Мне оставалось лишь с умилением взирать на них. В любом случае от опасного влияния несерьезного человека я свою родственницу избавила, чем была весьма довольна.

Что до обоих повес, то их внимание я отвлекла на себя, не позволив мешать общению сестрицы и графа Гендрика. Да мне и не пришлось особо усердствовать, оба молодых человека с готовностью переключились. И если поначалу Гамарис еще поглядывал в сторону Амберли, то вскоре утерял интерес, едва понял, что его дичь поглощена беседой с другим мужчиной, в которую втянулась достаточно быстро, как и Элдер, и я только могла себя поздравить с тем, что удачно выбрала рисование, как предлог для их разговора.

Зато мне досталось сомнительно удовольствие любоваться на двух самовлюбленных павлинов, хвосты которых были до того широки, что за ними уже не было видно света люстры в гостиной. Однако особо устать от чужой бравады я не успела, помощь пришла, откуда не ждали. Моя дорогая и неповторимая Граби Набо! Она не произнесла ни слова за всё время, что сидела рядом со мной и молодыми людьми. Ее милость даже не пошевелилась, если не считать поворот головы то в одну, то в другую сторону, когда Рэйг Гамарис пытался сбежать из-под ее пристального взора.

Он даже вставал за нашими спинами, но юная баронесса Набо всё равно выбирала такое положение, из которого могла наблюдать за своим кумиром. И когда он присел рядом с Трикстером, сидевшим рядом со мной, ее милость поднялась на ноги и теперь стояла напротив, продолжая доводить графа до белого каления.

Признаться, я не видела в его сиятельстве ничего примечательного и притягательного. Он был заурядной внешности, и только его самоуверенность и умение преподать себя в выгодном свете давали Гамарису хоть какую-то иллюзию привлекательности. В нем не ощущалось особой твердости характера, мужественности или благородства. Даже умным я бы его не назвала, но Граби продолжала пожирать его взглядом, впрочем, ни на минуту не сменив пресного выражения на лице. Однако это была «странная Граби», а потому имела право на такое же странное увлечение, пусть и обреченное на крах, — Рэйг был к ней совершенно равнодушен. Он распылялся передо мной и Амберли, но баронесса Набо не вызывала в нем желания даже заговорить с ней о погоде.

— Проклятье, — тихо зарычал бедолага Гамарис. — Боги знают, что. Простите, ваша милость, — он поднялся на ноги, устав бороться с пристальным вниманием своей поклонницы. — Я вынужден откланяться. Однако надеюсь, что мне будет позволено посетить ваш дом еще не раз.

— Всего доброго, ваше сиятельство, — сдержано улыбнулась я.

Рэйг склонил голову, а после устремил на приятеля, явно не желавшего уходить, не менее пристальный взгляд, чем тот, которым смотрела на него Граби. Трикстер поджал губы и остался сидеть на месте.