В тот вечер мы с мамой ели пиццу из «Домино». У нее в руках был бокал с вином, а у меня - «Кул-Эйд»[11] в качестве особого угощения за то, что я хорошо держался на похоронах. Когда остался последний кусок пиццы, она спросила меня, присутствовала ли на церемонии прощания сама миссис Беркетт.

– Ага. Она сидела на ступеньках, ведущих к тому месту, где произносили речи священник и ее друзья.

– Кафедра. Ты мог...
– Она взяла последний кусок, посмотрела на него, потом положила и посмотрела на меня.
– Ты мог видеть сквозь неё?

– Ты имеешь в виду, как через киношный призрак?

– Да. Полагаю, именно это я и имею в виду.

– Не-а. Она была там, все в той же в ночной рубашке. Я был удивлен, увидев ее, потому что она умерла три дня назад. Обычно это не длится так долго.

– Они просто исчезают?
– Как будто она пыталась разобраться в своих мыслях. Я могу точно сказать, что ей не нравилось об этом говорить, но я был рад, что она затронула эту тему. Я испытал облегчение.

– Да.

– Что она делала, Джейми?

– Просто сидела. Раз или два она посмотрела на свой гроб, но в основном смотрела на него.

– На мистера Беркетта, на Марти?

– Да. Она что-то сказала, но я не расслышал. Вскоре после того, как они умирают, их голоса начинают затихать, как будто кто-то приглушает музыку в автомобильном радио. Через некоторое время их вообще не слышно.

– А потом они исчезают.

– Да, - сказал я. В горле у меня стоял комок, и я выпил остатки «Кул-Эйда», чтобы от него избавиться.
– Уходят.

– Помоги мне прибраться, - попросила она.
– После чего мы можем посмотреть серию «Торчвуда»[12], если захочешь.

– Да, было бы круто!
– На мой взгляд, «Торчвуд» крутым не был, но оставаться на ногах через час после моего обычного времени отхода ко сну - вот это было круто.

– Прекрасно. До тех пор, пока ты понимаешь, что мы не собираемся это практиковать. Но сначала мне нужно кое-что тебе сказать, и это очень серьезно, поэтому я хочу, чтобы ты внимательно все выслушал. Самым пристальным образом.

– Ладно.

Она опустилась на одно колено, так что наши лица оказались более или менее на одном уровне, и взяла меня за плечи, мягко, но твердо.

– Никогда никому не рассказывай о том, что видишь мертвых, Джеймс. Никогда.

– Они все равно мне не поверят. Раньше и ты не верила.

– Я кое-во-что поверила, - сказала она.
– С того самого дня в Центральном парке. Ты помнишь?
– Она откинула челку.
– Конечно же, помнишь. Как такое можно забыть?

– Я помню.
– Мне бы очень хотелось, чтобы этого не было.

Она продолжала стоять на коленях, глядя мне в глаза.

– Так вот. Люди не верят - это хорошо. Но когда-нибудь кто-нибудь может и поверить. И это может привести к различным сплетням и слухам или подвергнуть тебя реальной опасности.

– Почему?

– Есть старая поговорка: мертвецы не болтают, Джейми. Но ведь они могут говорить с тобой, не так ли? Мертвые мужчины и женщины. Ты говоришь, что они должны отвечать на вопросы и давать правдивые ответы. Как будто смерть подобна дозе пентотала натрия[13].

Я понятия не имел, что это такое, и она, должно быть, увидела это на моем лице, потому что сказала, чтобы я не обращал внимания, но помнил, что сказала мне миссис Беркетт, когда я спросил ее о кольцах.

– И что?
– Спросил я. Мне нравилось находиться рядом с мамой, но мне не нравилось, что она так пристально на меня смотрит.

– Эти кольца были очень ценными, особенно обручальное. Люди умирают с секретами, Джейми, и всегда найдутся люди, которые захотят эти секреты узнать. Я не хочу тебя пугать, но иногда страх - это единственный урок, который на самом деле работает.

Как человек из Центрального парка был уроком о том, чтобы быть осторожным в пробках и всегда носить шлем, когда катаешься на велосипеде, подумал я... но не произнес этого вслух.

– Я не буду об этом говорить, - сказал я.

– Никогда и никому. Кроме меня. Если тебе будет нужно выговориться.

– Хорошо. Мы поняли друг друга.

Она поднялась, и мы пошли в гостиную смотреть телевизор. Когда кино закончилось, я почистил зубы, помочился и вымыл руки. Мама укрыла меня одеялом, поцеловала и сказала то, что говорила всегда: