— Тебе кто-нибудь говорил, что ты невероятно сексуальна?

— Нет, — отщипываю кусочек, пачкая пальцы в шоколаде, и подношу к губам Егора. Он съедает и тут же всасывает мои пальцы, слизывая шоколад.

— Это самый необычный завтрак к моей жизни, — сообщаю ему.

— И в моей тоже, хочу каждое утро такой, — его голос становится бархатным, а мое дыхание сбивается.

Это не просто завтрак, это самая умопомрачительная прелюдия в моей жизни. Медленно скармливаем друг другу ещё один пончик и допиваем кофе. Я уже возбуждена, низ живота ноет в приятном предвкушении. Трусики намокают, когда мой прекрасный мерзавец намеренно капает джемом на мою ногу и слизывает его. Он опускает взгляд на мои трусики и довольно усмехается. Все слишком медленно. Прелюдия затянулась, а мне хочется всего и сразу. Я вообще себя не узнаю рядом с Егором. Его тело, чувственные губы, мышцы и татуировки сводят меня с ума. Ставлю вторую ногу на его плечо, беру джем, наслаждаясь тем, как он замирает, внимательно за мной наблюдая. Окунаю два пальца в банку, подношу к губам и намерено капаю джемом на грудь рядом с кромкой бюстгальтера и на живот.

— Ой, — наигранно удивляюсь, чувствуя, как он сжимает руки на моих щиколотках.

— Какая плохая девочка, — немного злобно усмехается Егор, вызывая во мне волну мурашек.

Хочу свести ноги, чтобы унять возбуждение, но он не позволяет, хватаясь за мои колени. Егор наклоняется, проводит языком по моему животу, слизывая джем, поднимается поцелуями выше, вызывая стон.

— Да, Анита, стони громче, сегодня я хочу тебя слышать, — хрипло шепчет в мою кожу.

Встает и слизывает джем с груди, расстёгивая мой бюстгальтер. Рядом на столе начинает настойчиво выбривать его телефон, Гор не обращает внимания, я тоже, потому что его наглые губы уже втягивают в рот сосок. Прогибаюсь со стоном, когда поцелуй переходит в укус, тело становится чувствительным, мир опять плывет перед глазами. Задеваю рукой какую-то чашку, она падает на пол, разбивается, но нам все равно, как и на звонящий телефон. Гор тянет меня за бедра, прижимая к своему уже твердому члену, и я начинаю об него тереться, словно голодная самка, чувствуя, как меня уже трясет от возбуждения.

— Бл*дь! Это какое-то проклятие! — рычит Егор, отстраняясь от меня, а я ничего не понимаю, слежу осоловелыми глазами, как он берет телефон и отвечает на звонок, но не опускает меня, а закидывает мою ногу себе на бедро и удерживает ее, вжимаясь пахом в мои мокрые трусики.

— Да! — недовольно кричит в трубку продолжая смотреть на мою вздымающуюся грудь.

Он долго слушает и стискивает челюсть, кажется, даже немного бледнеет. Сначала сжимает мое бедро, а потом отпускает, аккуратно ставит мою ногу на стул и отходит к окну.

— В какой она больнице? — спрашивает у собеседника и скоро сбрасывает звонок.

Я уже понимаю, что случилось что-то не очень хорошее, поэтому слезаю со стола, обтираю салфеткой грудь и быстро одеваюсь, а Гор так и стоит у окна, смотря куда-то вдаль. Я вижу, как напряжены его мышцы и сжимаются кулаки. Подхожу к нему сзади, обнимаю, обвивая руками торс, и прижимаюсь щекой к голой спине.

— Что случилось? — тихо спрашиваю, касаясь губами его кожи.

— Прости, зайчонок, мне нужно срочно уехать, — с сожалением произносит он. — Если хочешь, можешь остаться, но я не знаю, когда вернусь. Я бы хотел, чтобы ты осталась, но пойму, если уедешь.

— Гор, я спросила, что случилось? — мягко повторяю.

— Мать попала в больницу.

— Она больна?

— Да, она давно неизлечимо больна! — нервно произносит Егор, отрывает мои руки от себя, целует ладони, отходит и начинает одеваться.

— Ты в больницу? Можно с тобой?

Я вижу, как ему плохо, и это не только переживания за здоровье мамы.

— Нет, Анита, это зрелище не для тебя, — с недовольством отвечает он, словно ему вообще неприятно разговаривать со мной о матери.

— Гор, — подхожу к нему ближе, обвиваю руками шею и заглядываю в глаза. — Я поняла, что у твоей мамы зависимость, и ее болезнь связана с алкоголем. Я просто хочу быть с тобой рядом, когда тебе плохо.

Он улыбается сквозь грусть уголками губ и обнимает меня за талию, притягивая к себе, утыкается в мои волосы и глубоко вдыхает.

— Ну, поехали, принцесса, посмотришь на мои жестокие реалии.

Егор

Я ненавижу весь этот гребаный мир. Наверное, это прозвучит пафосно и смешно в мои годы, но я устал. Морально вымотался. В большинстве своих проблем я виновен сам. По глупости и малолетке ступил не на ту дорожку, завел не те знакомства, на кураже и дебильном максимализме сотворил много необдуманных вещей, втянулся в банду и увяз. Поначалу все нравилось, считал себя крутым. Ловил кайф от того, что несколько раз ходил по грани жизни и смерти, но на азарте даже не осознавал этого. Ну что, бл*дь, накуражился? А разгребать теперь как будешь? В голове что-то сдвинулось после двадцати пяти, захотелось чего-то настоящего, бытового, стабильного. Теплых разговоров, искреннего смеха, эйфории не от погони, а от простых вещей, внимания, заботы, причем хочется отдавать самому и жадно забирать в ответ — чего-то такого, как сегодня с Анитой.

А еще хотелось поддержки от единственного близкого человека в моей запредельной жизни. Нет, не финансовой или физической, а моральной. Чтобы кто-то думал обо мне, и всегда было место, куда я могу прийти, когда хреново, где меня всегда пусть молчаливо, но поддержат. У всех в жизни бывают черные полосы, но иногда они превращаются в сплошные… Я понимал мать — сам ушел в небытие после смерти отца, бухал по-черному, трахал все что движется, чтобы заглушить боль, намерено раз*бал дорогую тачку, получил сотрясение, но потом понял, что матери сложнее, чем мне, и кто-то должен ее поддержать, а я, как единственная ее опора, должен стиснуть зубы, подняться и быть мужиком.