Кондор, тонко улыбаясь, сделал три хлопка в ладоши, Жанна беззвучно смеялась, вытирая слезы платочком. Люда едва перевела дух от ужаса. Конечно она слышала эти сверхкрамольные анекдоты из народной ленинианы, но вот так, профессионально, со сцены в общем-то... И как не боятся... За такое же лагеря... И не только артистам-исполнителям, но и зрителям! А Шульцы себе раскланивались, кормили друг друга сметаной с завязанными глазами, отчего борода Ленина и круглые очки Крупской были комично испачканы. Надежда Константиновна от смущения заговорила по-буратински и призывала Володю быть умненьким-благоразумненьким и на доверять рабочим, крестьянам и особенно ходокам, ворующим последнюю кепку вождя мирового пролетариата. Теперь хохотали уже все, даже Кондор, причем, его словно прорвало. Уже все отсмеялись, а он все взрывался смехом.

"Вы никуда не пойдете, - говорил он Люде, когда все дошли до кондиции.
– О чем вы говорите? Какой вокзал, если есть крыша над головой. Уложим на детской раскладушке, пока дочка у бабушки. А пока просто пойдем, погуляем, чтобы выветрить спиртовые пары из наших тонких организмов." Все стали поспешно одеваться в тесной прихожей-кухне с туалетом на антресолях, когда Люда увидела, что на ее сумочке лежат слегка потертые, но целые и теплые кожаные перчатки. Жанна только мило кивнула в ответ на вопросительный взгляд гостьи.

А на дворе в эти часы чуть потеплело, прошла туча с обильным влажным снегом. Деревья приобрели сказочный негативный вид, оттеняя своей пышной белизной цвета Росси на здании Смольного и голубизну собора работы Росстрелли, давным-давно заколоченного ввиду аварийного состояния внутренней лепки. В богатом парке позади собора чернели старинные стволы окутанных белыми облаками деревьев, стояла тишина, нарушаемая сонными криками ворон и смехом нашей компании, оставлявшей на аллеях первые после снегопада следы. Величественная Нева катила черные воды у самого основания аллеи, а синие разводы на белых зданиях облисполкома словно подмигивали сквозь белое великолепие парка. Было скользко - снег выпал прямо на оледенелые после последней оттепели и мороза аллеи. Тамарка вцепилась в Фреда с одной стороны, Жанна - с другой, а сдержанному и аристократичному Кондору не оставалось ничего другого, как предложить свою стальную руку новой знакомой, которая тут же прижалась к нему, сама не сознавая, как она может так себя вести на глазах у такой благожелательной к ней жены. Кондор тоже ососзнавал, что происходит нечто необычное, неприличное, но непреодолимое - в нем поднялась от близости с Людой такая буря, что он вообще перестал осознавать, что он делает и что собирается делать... "В одном фильме я видел, - хрипло сказал он, чтобы не полететь в уже видимую бездну с непоправимыми последствиями, - как по этим аллеям гуляли Ленин и Свердлов. Они жили вот в этом здании и могли прогуливаться только здесь. И вот мы отмечаем столетие основателя нашего государства неприличными анекдотами и сценками, словно у нас есть альтернатива тому, что реально сложилось. Меня лично все эти насмешки коробят. Я не вижу, что положительное может придти на смену советской власти... И полагаю, что смеяться над Лениным можно только тому, кто может предложить что-то лучше. Как вы думаете, я прав?" "Я... я думаю... как, кстати, вас зовут? Не Кондором же?" "По паспорту я Нешер, что на древнееврейском языке означает "орел", но на работе меня называют Сашей, а... жена зовет Шурой. Видите, как просто?" "Ничего не просто... На кого вы меньше всего похожи, так это на Шурика. В жизни не видела более импозантного мужчины. Так вот, сейчас я думаю не о Ленине, который, если и прогуливался здесь, то скорее всего не с никому тогда не известным Свердловым, а с Троцким... Я думаю о том, как... низко я выгляжу, повисая на вас на глазах у вашей милой жены. А вы?" "Я... не знаю, Люся... Я никогда не изменял Жанне, как бы меня ни соблазняли мои сотрудницы. Но с вами я просто потерял голову. Мне никогда в жизни ни с кем не было так хорошо, как вот сейчас с вашим дыханием у моего лица, с вашей рукой на моей руке и с самим вашим присутствием здесь и сейчас... Что же касается приличий, то, во-первых, я хозяин, а вы гостья, а, во-вторых, скользко и вам нужна помощь." "И, в-третьих, - сказала она шепотом, - мне тоже никогда и ни с кем не было так хорошо и уютно, как с тобой Саша... Если бы это было возможно, я бы продлила эту минуту до самой смерти... Но завтра мы расстанемся навсегда и скорее всего никогда не встретимся. Ни я, ни ты не будет, я уверена, искать такой встречи. Просто в силу нашей семейной порядочности..." "Ты права. Тогда давай попрощаемся, пока нас заслонил от всех этот ствол..." Люда вырвалась и побежала, делая нелепые движения руками, к приближающейся компании, вцепилась в Тамарку, сильно поскользнулась и упала, увлекая за собой всех. Они стали со смехом отряхивать друг друга от снега. Люда не сразу поняла, что ее похлопывает по пальто именно Кондор, выскользнула, снова вцепилась в Тамару и Жанну. Та как-то жалко посмотрела на не званную гостью, но улыбнулась, доотряхнула с нее снег, крепко взяла под руку. Кондор и Фред шли теперь позади женщин, о чем-то горячо споря. В уюте подвала снова пили "чай по-Похлебкину" с пирожками, о что-то говорили вразнобой. Кондор и Люда не встречались даже глазами. Жанна была демонстративно внимательна к Людмиле и игнорировала мужа. Чувствовалось, что семейная гроза у Комаров впереди. Наутро Люда вышла из подвала и направилась по тому же пути к метро. Опять взялся тот же сырой свирепый мороз, но она шла по снегу, помахивая сумочкой, не сгибаясь, не кутаясь, наслаждаясь балтийским воздухом, теплотой рук в перчатках, замирая от воспоминаний о том мгновении у черного шершавого ствола дуба в Смольном парке. С ним я бы запросто изменила мужу, со страхом и счастьем думала она. Я - неверная жена... У моего Виктора неверная жена. А у Жанны,.скорее всего, со вчерашнего дня - неверный муж. Вот была, была верной, а стала - неверной, смеялась она про себя. Какой моветон... Какое счастье!..

Через два года она от третьих лиц узнала, что внезапно замолчавшие в переписке Шульцы, прекрасно было устроенные в больнице Кащенко, уехали в Германию. В это же время начался выезд и евреев. Скорее всего, думала Люда, и Комары уже не в Ленинграде, а на Ближнем Востоке, в своем Израиле, где такому ученому, как Кондор, самое место.

***

"Мамочка, что с тобой?
– тормошил ее Виктор.
– У тебя такое лицо, словно ты увидела привидение!" Люда смотрела на белую нитку прибоя, за которой нарядными зелеными распадками разворачивался остров. "Вика, это он, - одними губами произнесла она.
– Но это не может быть он... Тут, сейчас... Ничего не понимаю..." "Кто, он?" "Тот, с собакой и девочкой. Ты еще смеялся, когда собака рванула в трюм. Но в каком виде! Вика, он просто не может быть в таком виде." "Каждый может силой обстоятельств быть в любом виде. Только я не понимаю, какое мы имеем отношение к этой экзотической группе. Я не знаю их." "Его там звали Кондор. Теперь вспоминаешь? Три года назад, у Шульцев..." "Ты влюбилась в элегантного еврея с экзотическим именем, но тотчас мне во всем призналась. Я тебя простил, а к ним надо немедленно подойти. Представишь меня несостоявшемуся любовнику. Я уже привык покровительствовать свысока твоим незадачливым поклонникам. Меня это как-то возвышает в собственных глазах." "Вот ты и подойди, Вика. Вдруг это все-таки не он. Я ведь, когда Шульцы эмигрировали, была уверена, что и Комары слиняли в свой Израиль." "Люка, был бы какой-нибудь Израиль для украинцев, я бы сам немедленно слинял!" "Папочка, ты просто не понимаешь! Он был та-акой респектабельный и самоуверенный, с та-акими перспективами, что он и в Союзе должен был быть уже доктором-профессором, а уже на Западе!.. Я была уверена, что он там уже миллионер..." "И что ты упустила единственный шанс и осталась мучиться с таким неудачником, как я." "Папочка, ты - талант. Ты еще всем кондорам утрешь нос. Иди же. Разведай. Не подлезать же мне с воспоминаниями к незнакомому человеку, а?" "Подожди, мамка. Пусть они хоть на палубу выйдут." "Подождем." "А собака? У них что, в подвале была собака?" "Дочь была, но я ее не видела. Сказали, что у бабушки. А вот собаки точно никакой не было. Но тут они быть не могут. У них родители где-то под Сочи, что им делать во Владивостоке?" "Не скажи! Сейчас многие предпочитают..."Ладно, давай без этого дальневосточного патриотизма для наивных. Как будто я не знаю, что такое Крым и Кавказ. Нас может утешить только то, что у нас тоже море, не более того." "Позволь, а где же твоя эффектная красавица Жанна? Ведь ты никогда не жаловала женщин, а тут такое восхищение. Значит, нечто заметное. Я не прочь отплатить этому Кондору его же монетой. Если она так хороша, как ты описала, то моя месть будет сладкой!" "Старый ты и жалкий мой ловелас! С твоей-то застенчивостью..." "Тебя же я увлек!" "Она его за муки полюбила..." "Погоди, вот они. Ну, он?" "Я лица пока не вижу... Фигура вроде его, но, Боже, какая осанка!.."

"Рита, не смотри на волны, - заговорил мужчина.
– Выбери какую-нибудь неподвижную точку и не своди с нее глаз." Они прошли к борту и остановились в двух шагах от завороженно смотревшей Людмилы. "Папа, где она... точка эта, мне пло-о-охо! Папа! Я сейчас просто вырву... меня будет рвать..." Девочка позеленела, бросилась к борту, перегнулась и затряслась - маленький тонкий бурлящий человечек... "Ну, легче?" "Даже не знаю... Мне надо куда-то сесть..." "Пойдем в трюм?" "Нет! Там на иллюминаторы все время зеленое лезет..." Они прошли так, что Люда и Виктор убрали ноги, сели почти напротив. "Риточка, видишь маяк. Смотри только на него. И не мигай." Но девочка вцепилась в отцовскую руку, часто зевая. "Папа, - вдруг совсем другим голосом сказала она.
– Вон та тетя на тебя так все время смотрит..." "Какая тетя?
– он скользнул равнодушным взглядом по лицам Виктора и Людмилы и снова обратился к дочери: "Как насчет лимона?" "Только не лимон, - горячо возразила Рита.
– Когда я рвала, он мне в нос попал. Теперь там кисло." "Рита, смотри, крейсер идет." "Пусть идет... Мне плохо..."

Итак, увидев ее, Кондор (а в том, что это был он, она больше не сомневалась, как только услышала его удивительно своеобразный голос и мягкие ласковые интонации) не остолбенел, даже не вздрогнул - просто взял и искренне не узнал, забыл... Ничего себе! Ее... Она решительно поднялась и пересела прямо напротив отца и дочери. "Пап, смотри, опять эта тетя..." "Вы меня не узнаете?
– прямо спросила Люда, улыбаясь.
– Неужели не помните?" "Добрый день, - тускло откликнулся бывший Кондор, подняв на нее какие-то затравленные, больные глаза.
– Помню, конечно. Только вот фамилию свою напомните, пожалуйста..." Фамилию... Когда он мог знать ее фамилию, которая звучит по-французски, но по-украински означает ка зна що...
– Вы у меня учились? На вечернем, верно? И распределились сюда? Как вам работается?" "Да нет же! В Ленинграде, в подвале! У меня еще перчатки на почте..." Лицо его мгновенно бледнеет, потом, пятками, краснеет. Взгляд почти перепуганный. "Я вас... Люда, просто не узнал, простите Бога ради... Вы болели?.." Вот уж чего ее "плебей" -Вика в жизни бы не ляпнул молодой женщине!.. А еще аристократ называется, подумала Люда, мгновенно сникая. Сразу вспомнилась эта весна, вечный серый туман за окном, капельницы, кислородные подушки, ночное удушье, после которого на шее остаются следы ее ногтей... Да уж, не та я, что его восхитила три года назад. Не прощают нам влюбленные чужие мужчины и доли того, что только умиляет постылых наших мужей... Он тоже понял, что сказал лишнее, молча коснулся ее рки своими пальцами и отвернулся. "Вы на какой остров?
– спросила Рита.
– Мы с папой и Фрези на Рейнеке? А вы?" "Мы с мужем тоже. Виктор, познакомься. Это... Саша, да?" Кондор встает и делает академическую стойку с коротким кивком: "Доцент Комар. Такой-то политехнический институт. Кафедра информатики." "Доктор такой-то, - произносит свою украинскую фамилию в нос Виктор, старательно копируя стойку.
– Клиника мозговых болезней." "Так вы не в Ленинграде уже?" "Увы. Научная травма при несчастном случае. Легче попасть под поезд..." уже смеется он, как прежний Кондор, одаривая Люду прежним обволакивающим взглядом. Но, увы, уже без адекватного ответа. Надо же! Ее не узнать... Но начинаются оживленные воспоминания, в основном о Шульцах. Как им в Германии? Бог весть, уехали и как сгинули со свету. Никому ни слова - не подвести, не сделать друзей не выездными. Только шуточки, а обаяние остались в Союзе от той семьи, только буратинский голос Тамарки и застенчивое покашливание Фреда. Распрямился ли он на "земле предков"? И где у него такая земля? И где она у Комаров? Там тоже сгинуло столько биографий...

***

Скалистый мыс разделял два несхожих пляжа. На одном из них черные валуны среди ослепительно белой гальки у самого обрыва, на другом - ласковый серый песок, переходящий в усыпанный цветами луг. И - ни-ко-го, представляете! То есть вообще никого, ни одного человека. Только коровы островитян пасутся у склона горы. Фрези входит по брюхо в море и жадно глотает вроде бы воду, удивленно фыркая и не веря, что такая прозрачная и жидкая вода может быть такой противной. Она фыркает от удивления и, презрительно оглядываясь, отходит от берега. Кондор, которого мы будем ниже называть человеческим именем Саша, с трудом уговаривает оскорбленную догиню напиться из чашки родниковой воды. Люди ставят палатки, роют вокруг канавки на случай дождя, украшают территорию галькой. Жара становится сильнее, все в купальниках. Саша только теперь понимает, что та Люда, которую он так часто вспоминал после встречи в Ленинграде - жалкая тень той, что сейчас небрежно помогает мужу ставить палатку, невольно ежась от горящего взгляда на ее прелести. Этот взгляд лишает ее ориентации в пространстве. Саша с худенькой Ритой управляются быстрее двух взрослых. Все ее существо дрожит от радости, что ее нагота все так же всесильна, что болезнь не тронула ее формы, что тот, кого она когда-то жаждала встретить хоть на улице в Ленинграде, когда ходила по его улице в командировках, ею искренне восхищен. Виктор привык, что все балдеют от вида его жены в купальнике. Ему и самому не верится, что он столько лет владеет таким богатством. Пусть любуются, жалко что ли, у нас не убудет, на всех не наревнуешься с такой женщиной... Он давно понял, что красивых женщин очень немного на этой земле, а уж таких, с врожденной грацией, которую невозможно культивировать - вообще единицы. Даже сейчас, донельзя скованная и смущенная этими восхищенными взглядами, она невольно движется так естественно и соблазнительно, как мечтает самая опытная кокетка. Конечно, и Саша хорош, невольно отвечает она, тоже куда лучше даже, чем в своей научной униформе там, в Ленинграде. Конечно, и у нее в душе все горит от радости такой встречи. И снова между ними возникают испепеляющие искры, и снова все портит третий лишний... Там Жанна, такая беззащитная и безобидная, а тут Витя, такой преданный и доверчивый. Ничего-то из этой пламенной любви не получится снова... Да тут еще на страже еще одна женщина, пусть и восьми лет отроду. Рита мгновенно все поняла и невзлюбила тетю Люду раз и навсегда - за маму! А папка-то, надо же... Да, спору нет, красивая тетя, очень даже, но мама-то куда лучше, что он - дурак что ли, так смотреть на чужую тетку! Она шныряет по пляжу демонстративно надутая, выражая этой наглой голой тете все свое женское презрение. Беломраморная Фрези, напротив, проникается к новым знакомым безграничным доверием и совершенно подло демонстративно охраняет не свои, а чужие рюкзаки, так как именно оттуда пахнет не только колбасой, но и мясом для шашлыков. А как после двух литров этой дурацкой морской воды жрать хочется, знают только вечно голодные собаки из научных семей времен застоя... Она сидит статуей собаки Павлова, поворачивая лошадиную свою голову вслед Виктору и Люде только. На хозяина с его набитым консервами рюкзаком и смотреть теперь незачем...

Когда мизерная зарплата является единственным средством достижения сокровенной мечты, то эта мечта в зримом виде - предмет особой гордости и заботы. Выношенное в мечтах золотое кольцо Людмилы самым подлым образом превратилось в новенькую желтую надувную лодку с надувными же сидениями и голубенькими веслами. Раскачиваясь и задумчиво глядя на лес на сопке, Виктор впервые накачивает ее ножным насосом. Людмила смирилась - иногда побрякушку надо покупать и мужу. Обидно только, что уже после решения не в пользу кольца было столько слов, что лодка нужна именно ей, а не ему.