– Прости за то, что произошло в туалете.

– А что такого? Все нормально.

– Нет, ненормально. Я не должен был. У меня такое чувство, что я тобой воспользовался.

– О, – протянул Уоллас.

– Я вообще-то по девушкам, – продолжал Миллер. – Но иногда замечаю, как ты на меня смотришь, и начинаю гадать: он что, меня ненавидит? Или, может, я ему нравлюсь? Мне жутко не хочется, чтобы ты меня ненавидел. Правда.

Уоллас молчал. С того места, где они стояли, было видно озеро. Вода, темная у самого берега, ярко блестела на глубине.

– Все в порядке.

– И я не понимаю, что делать, – сказал Миллер, сжимая руку в кулак. Казалось, он сейчас расплачется. Но Уоллас знал, это просто глаза у него до сих пор слезятся.

– Ничего не надо делать.

– Правда?

– Все хорошо, – повторил Уоллас, от души желая, чтобы это было правдой. – Мы просто подержались за руки. Детский сад.

– Даже не знаю. Боже, – Миллер шагнул к Уолласу, затем отшатнулся.

Уоллас вздохнул. Бетонная стенка царапала ладони.

– Хочешь, пойдем ко мне?

– Не знаю, стоит ли, – Миллер подозрительно покосился на него.

– Ну лично я устал и хочу домой.

– Тогда я с тобой прогуляюсь.

– Отлично, – сказал Уоллас. Больше всего на свете ему сейчас хотелось оказаться дома в своей постели. Они прошли квартал вниз по улице, миновали большой, круглый многоквартирный дом, маленький бар на углу, из которого неслась громкая музыка. У входа курили несколько белых. Уоллас чувствовал, как они провожают его взглядами. Миллер шагал рядом. Временами их плечи и пальцы соприкасались, и Миллер косился на Уолласа. Но тому удавалось сдержаться и не обернуться на него в ответ. Что за странная у него жизнь? Как только он оказался в этом чудном месте? Он уже жалел, что пошел на озеро. Жалел, что решил встретиться с друзьями. Не потому, что Эмма всем растрепала о смерти отца, но потому, что то, что раньше казалось простым и ясным, внезапно сделалось сложным и запутанным.

Они с Миллером поднялись по лестнице в его небольшую квартирку. Окно Уоллас, уходя, оставил открытым, и в комнате пахло озерной водой и летней ночью. В спальне работал вентилятор, и оттого в квартире было прохладно. Миллер подсел к стойке и стал наблюдать, как Уоллас готовит кофе во френч-прессе, что для него было в новинку.

Далее оттягивать разговор было невозможно, и Уоллас влез на стойку, скрестил ноги и обхватил ладонями теплую кружку. Миллер теребил край лежащего на столешнице бумажного листка.

– Миллер, так что все это значит?

– Мне не по себе, – отозвался тот. – Из-за того, что случилось в туалете. И из-за того, что я сказал тебе в апреле. Из-за всего. Мне кажется, я ужасный друг. И плохой человек.

– Ничего подобного.

– Давай начистоту. Я не западаю на парней. Я не гей и все такое. Просто… не знаю.

– Все нормально. Ты отличный друг.

– А я вот в этом не уверен. Я сглупил. Увидел, как ты целуешься с Эммой, и подумал… Ну, понимаешь…

– Честно говоря, не совсем, – покачал головой Уоллас. Днем он варил суп, и в раковине до сих пор громоздилась гора грязной посуды. – Ты увидел, как Эмма меня поцеловала, и подумал… О чем? Если все целуются с теми, кто их не привлекает, почему бы и мне не попробовать?

– Нет… Да… Не знаю, наверное. И тут ты собрался уходить, и я подумал: «Черт, это все из-за меня».

– Как мило.

– Но я хочу.

– Хочешь… чего?

– Поцеловать тебя, – сказал Миллер.

– О.

– Это плохо?

– Нет. Вовсе нет. Но, видишь ли, ты только что говорил, что не хочешь этого.

– Нет, хочу. Хочу. Не должен. Но хочу.

– Ладно, – сказал Уоллас.

Миллер покосился на него. В квартире царил полумрак. Свет горел лишь на кухне, и за большим окном, выходящим в переулок, светили фонари.

– Вот так просто?

– Что сказать, я легкая добыча.

– Дурацкие у тебя шутки, – Миллер соскочил со стула и шагнул к нему. Спиной он заслонил лившийся из кухни свет, и Уолласа накрыло его тенью. Щеку опалило теплым дыханием. Миллер тронул его губы кончиками пальцев и надавил большим, чтобы Уоллас чуть приоткрыл рот. Смотрел он при этом очень внимательно, не нервничал, не тушевался. Ему явно не впервой было брать на себя активную роль, рулить ситуацией. И все же он медлил, не решался двинуться дальше. Это чувствовалось в том, как неспешно он проводил по губам Уолласа большим пальцем. Уоллас впустил его в рот и принялся медленно, нежно слизывать с него соль. – Какой же ты… – начал Миллер.

Уоллас не стал уточнять. Притянув Миллера за футболку, он придвинулся ближе и прижался к нему всем телом. Миллер, теперь стоявший между его раздвинутых бедер, слегка наклонился, и губы их встретились, подарив мимолетное ощущение жара и влаги. Уоллас целовался второй раз в жизни и никак не мог понять, почему же он столько лет пренебрегал этим моментом единения. Это было так прекрасно, что теперь он боялся мига, когда все закончится.

Миллер поцеловал его снова. У Уолласа вырвался приглушенный стон, но Миллера это лишь сильней распалило. Он словно искал чего-то – прижимался губами то к его рту, то к щеке, то к подбородку, как будто именно там ожидал найти ответ на незаданный вопрос. Руки его коснулись бедер Уолласа, скользнули по бокам и выше, выше, пока не оказались у него на шее. Ладони загрубели от лодочного снаряжения, и тем острее были ощущения, когда они касались кожи. Поцелуи его на вкус были, как пиво со льдом – холодные и резкие. Миллер укусил его за губу.