Это был один из лучших уголков в городе, а теперь от него не осталось и следа. Армия людей с лопатами надвинулась на прекрасный зеленый холм и снесла его, а безобразный плоский пустырь покрыла гнетущим, отвратительным белесым цементом и настроила магазинов, гаражей, контор и автомобильных стоянок, — кричаще новые, они резали глаз, — и теперь как раз под тем местом, где стояла прежде старая гостиница, строился новый отель. Предполагалось, что это будет здание в шестнадцать этажей, сплошь стекло, бетон и прессованный кирпич. Оно было словно отштамповано гигантской стандартной формой, что лепила отели, как печенье, — тысячи штук, совершенно одинаковых по всей стране. И чтобы отличить это детище штампа и однообразия хоть каким-то, пусть поддельным достоинством, отель предполагалось назвать «Либия-Ритц».

Однажды Джордж столкнулся с Сэмом Пенноком — товарищем детских лет и однокашником по колледжу Пайн-Рон. Сэм мчался по людной, шумной улице своим прежним торопливым, стремительным шагом и, даже не здороваясь, заговорил — речь его, и в былые годы хриплая, резкая, отрывистая, показалась Джорджу совсем уж лихорадочной.

— Ты когда приехал?.. Надолго?.. Что скажешь про наши дела?.. — И, не дожидаясь ответа, вдруг спросил вызывающе, нетерпеливо, почти презрительно: — Ты что ж, так и намерен оставаться всю жизнь учителишкой на жалованье две тысячи в год?

Этот пренебрежительный тон, это высокомерие, которое сквозило в повадке всех здешних жителей, раздувающихся от сознания своего богатства и преуспеяния, уязвило Джорджа, и он ответил в сердцах:

— Бывают занятия и похуже, чем учить ребят в школе! К примеру — быть миллионером на бумаге. А насчет двух тысяч в год — их можно взять в руки, Сэм! Это не то что цена земли, это настоящие деньги. На них можно купить кусок хлеба с ветчиной.

Сэм расхохотался.

— Вот это верно! — сказал он. — Я тебя не осуждаю. Это чистая правда! — Он медленно покачал головой. — О, господи… тут все вконец с ума посходили… Отродясь ничего подобного не видал… Да, все просто спятили! — воскликнул он. — С ними не сговоришь… Ни в чем не убедишь… Они тебя просто не слушают… Берут за землю такие деньги, что и в Нью-Йорке таких не получишь…

— И вправду получают эти деньги?

Сэм визгливо засмеялся.

— Ну, видишь ли… получают первые пятьсот долларов, — сказал он. — А остальные пятьсот тысяч — в рассрочку.

— И на сколько рассрочка?

— Господи, да я не знаю… Наверно, на сколько хочешь… Навсегда!.. Это не важно… Назавтра ты сам продаешь за миллион.

— В рассрочку?

— Вот именно! — со смехом закричал Сэм. — И в два счета выручаешь полмиллиона.

— В рассрочку?

— Угадал! — сказал Сэм. — Именно что в рассрочку… Спятили, спятили, спятили, — повторял он, смеясь и качая головой. — Так оно и есть.

— И ты тоже этим занимаешься?

Сэм сразу стал напряженно серьезен.

— Ты, пожалуй, не поверишь, — горячо сказал он. — Я гребу деньги лопатой!.. За последние два месяца огреб триста тысяч долларов!.. Вот честное слово!.. Вчера купил участок и так ловко обернулся, через два часа перепродал… Пятьдесят тысяч заработал вот так, в два счета! — Он щелкнул пальцами. — А твой дядюшка не продаст дом на Локаст-стрит, где жила твоя тетя Мэй?.. Ты с ним про это еще не говорил?.. Если я предложу купить, может, он подумает?

— Да, наверно, если предложение будет выгодное.

— А сколько он хочет? — нетерпеливо спросил Сэм. — За сто тысяч отдаст?

— А ты можешь достать такие деньги?

— В двадцать четыре часа достану, — сказал Сэм. — Я знаю одного человека, он этот дом с руками оторвет… Вот что, Обезьян, если ты уговоришь дядю продать, комиссионные поделим… Я тебе дам пять тысяч.

— Ладно, Сэм, заметано. Можешь одолжить мне пятьдесят центов в счет этого дела?

— Так он, по-твоему, продаст? — жадно спросил Сэм.

— Право, не знаю, но вряд ли. Этот дом принадлежал еще моему деду. Старинная семейная собственность. Наверно, дядюшка захочет его сохранить.

— Сохранить! Да какой смысл сохранять?.. Сейчас самое время для выгодной сделки. Лучшей цены ему вовек никто не даст!

— Да я знаю, а только он рассчитывает не нынче-завтра найти там на задворках нефть, — со смехом сказал Джордж.

В эту минуту что-то застопорилось в стремительном уличном движении. От потока более скромных машин отделился великолепный дорогой автомобиль, плавно скользнул к обочине и замер, сверкая никелем, стеклом и хромированной сталью. Вылез крикливо разодетый седок, лениво и надменно шагнул на тротуар, небрежно сунул под мышку щегольскую тросточку и, картинно, неторопливо стягивая с побуревших от табака пальцев лимонно-желтые перчатки, процедил шоферу в ливрее:

— Можете отправляться, Джеймс. Заезжайте за мной через полчасика.

У этого субъекта была тощая землисто-бледная физиономия с запавшими щеками. Только большой распухший нос ярко рдел, и на нем отчетливо выделялась сложная сеть лиловых прожилок. Взамен давно выпавших зубов сверкали фальшивым блеском такие огромные вставные челюсти, что губы не прикрывали их, и они являли всему свету мрачную кладбищенскую ухмылку. Весь он был грузный, расплывшийся, и, однако, что-то в нем наводило на мысль о безудержном разврате. Он двинулся по тротуару, тяжело опираясь на трость, скалясь в мрачной, фальшивой улыбке, и вдруг Джордж узнал в этой развалине хорошо знакомого ему с детских лет Тима Уогнера.