За последние две недели как минимум пять человек обратились ко мне «Ал». Я всегда поправляю: дескать, меня зовут не Аль– берт, а Гил– берт Грейп, но люди верят в то, во что им хочется верить. Таращатся на меня, глазеют как на чудо генетики. А мне так и хочется закричать: «Допустим, сходство между нами есть, но я же не перерождаюсь в него».

Все оставшиеся от отца фотографии хранятся в обувной коробке у Эми под кроватью. А обувная коробка забаррикадирована целой библиотекой литературы про Элвиса и всякими сувенирами, связанными с Элвисом. То есть подборка отцовских фотографий скрыта от глаз как жуткая тайна.

Внизу мама переключает каналы. Она любит врубать телевизор на полную громкость, причем в любое время дня и ночи. Кто может, тот приспосабливается, кто не может – пусть терпит.

Спускаю ноги на пол. Ни постеров, ни репродукций у меня нет. Мне по душе голые стены. Выглядываю в окно, проверяю, есть ли в небе Луна, но сегодня она куда-то делась.

Наконец-то я погрузился в дремоту и вижу сон.

Арни ведет меня в ресторан. Я замечаю, что он выше меня ростом и вполне уверен в себе. Говорю ему: «Арни, ты же даун», а он: «Да я поумнее Эйнштейна буду». Расплывается в улыбке, а зубы у него идеально ровные, белоснежные. Спрашиваю: «Что вообще происходит?» – а он говорит: «Гилберт, вот тебе гамбургер. Ешь. Он свежий. Мама его кушала. И до того вкусно было, что она даже заплакала. И все наши точно так же… гляди». Я озираюсь и вижу, что за длинным столом сидит вся моя родня. Все мне машут, вытирая подбородки от соуса. И все без исключения – в слезах. «Но я, – отнекиваюсь, – совсем не голоден». – «Кушай гамбургер. Тебе полезно» – и не дает мне отдернуть руки. А затем появляется та девушка из «Сливочной мечты», ну эта, Бекки. У нее с собой исполинский гамбургер, она медленно подносит его ко мне, приговаривая: «Как вкусно», и я понимаю: соблазняет. А она такая: «Тебе понравится. Распробуешь – и захочешь, чтобы он никогда не кончался». Шепчу ей: «Я тебе верю». Открываю рот, чтобы откусить. «И что самое замечательное, Гилберт Грейп, – от этого ты заплачешь». – «Нет! – вырывается у меня. – НИ ЗА ЧТООООООО!»

У меня в комнате загорается свет.

– Гилберт?

От света я весь сморщился. Прикрыл глаза ладонью:

– Что такое?

– Ты опять кричал во сне, – сообщает Эми.

– Это правда?

– Чистая правда.

– Ха. Смешно.

– Как ты себя чувствуешь?

– Я хорошо себя чувствую.

Она выключает свет и говорит:

– Наверное, тебе приснился страшный сон.

– Что-что?

– Страшный сон. Тебе приснился страшный сон.

– Вот оно как, – говорю. – В самом деле?

Лошадка из года в год одна и та же. Здоровенная, белая. Арни прокатился на ней двадцать один раз подряд и уже пошел на двадцать второй заход.

Карусельщик, скользя между лошадками, пересекает свой аттракцион и спускается ко мне:

– Там друг твой на лошади…

– Ты хочешь сказать, мой брат.

– Ну да… Брат твой, ну… должен это… освободить место. Чтоб другие тоже могли прокатиться. Ты пойми, приятель, белая лошадь у нас самая, это, востребованная.

Смотрю вокруг:

– Возможно; только я почему-то не вижу, чтобы сюда очереди выстраивались.

– А я этого и не утверждаю.

Смотрю на него – одет кое-как, зубы выщерблены, весь в татуировках – и задаюсь вопросом: что он вообще может утверждать?

– Тогда какие ко мне вопросы?

– Я к чему веду: другим, это… нужно хотя бы возможность такую дать. Чтоб шансы у каждого были.

Откуда ни возьмись нарисовался Такер с большим розовым облаком сахарной ваты.

– Гилберт, я тут предложение получил – подхалтурить на водной ловушке. – Отрывает клок сахарной ваты и протягивает мне.

– Спасибо, не хочу.

– А у меня аккурат сегодня плавки под джинсами. Как по заказу, прикинь? И еще знаешь что? В этом году там микрофон есть, чтобы над людишками прикалываться. Аттракцион такой: кидаешь бейсбольный мяч, и если попадешь в красный диск на стенде, Такер провалится в бак с водой. На, держи. – Насильно всучив мне сахарную вату, он чуть ли не вприпрыжку бежит в сторону своего бака.

А я поворачиваюсь к карусельщику и продолжаю:

– Мой брат без памяти полюбил эту белую лошадь.

– Но по правилам…

– Весь год он дожидался этого дня. По большому счету ничего другого ему ждать не приходится.

Арни ездит по кругу, строчит из воображаемого пулемета и выкрикивает:

– Ты убит, Гилберт. Ты убит!

– Приглядись к нему, – говорю; карусельщик приглядывается. – Голова у него необычной формы, тебе видно? – (Он кивает.) – Мой брат был… ну… таким же смышленым, как ты… таким же сообразительным, вплоть до минувшего лета, когда его сбросила лошадь… и несколько раз лягнула копытом в голову… причем белая лошадь… и с тех пор у него… мм… деформирована голова. То, что мой брат катается на твоей карусели, – это его победа над собственным страхом. И ты, сам того не подозревая, сделал ему огромный подарок. Ты подарил ему волю к жизни. Желание восстановиться. Идти дальше.

Протягиваю этому парняге сахарную вату, но он мотает головой – как видно, понял, что она ему в горло не полезет.

– Но сейчас мы сгоним его с этой лошадки, дабы восстановить справедливость по отношению к детишкам… которые вот-вот сюда потянутся. По отношению к ним иное было бы несправедливо, но разве сама жизнь справедлива? Как только аттракцион остановится, я уведу отсюда своего брата. Не волнуйся.

– Ох ты, как же так, – теряется карусельщик. – Нет, не делай этого. Как же так. Господи, да его бесплатно катать надо.