Мими работала секретарем, но, когда Джон переехал в Мендипс, тут же ушла с работы: ей хотелось быть дома днем, чтобы встречать племянника из школы. Так что их новое положение повлекло за собой некоторые финансовые потери, которые удалось утрясти, когда Джордж, потерявший молочную ферму, в свои сорок два года после долгих трудов устроился сторожем на фабрику, построенную на той самой земле, где когда-то, до войны, паслись его коровы. Наверное, это можно было трактовать как «падение статуса» – но Мими не позволила бы даже намека.

Чтобы сводить концы с концами, семья сдавала переднюю спальню постояльцам, всякий раз – молодым ветеринарам из Ливерпульского университета. Здесь снова проявились амбиции Мими и то, как она воспринимала себя и свою семью. Не нужны ей случайные квартиранты! Только люди с образованием – ведь это благотворно для Джона!

Мими была снобом. Она одевалась с иголочки, блюла строжайший этикет, требовала от всех безукоризненного поведения за столом и считала, что она сама и ее сестры – высший класс по сравнению с серой массой, что заполонила новые муниципальные микрорайоны, выраставшие на пути вторжения города в Вултон как грибы после дождя. «Ох, Мими, одно хамье кругом, только ты солнышко», – будет дразнить ее Джон, когда подрастет.

Джулия была мягкой и ласковой, а вот Мими, считавшая, будто спасла Джона, и видевшая в нем собственного сына, проявляла свою любовь в нескончаемом понукании мальчишки к учебе. Образованию предстояло стать ключом к его успеху, и Мими решила: Джон получит все, что может дать ему эта новая Британия. И еще – непременно избавится от этого гадкого акцента местной черни, этого пакостного «скауза» [2] , который, по ее глубочайшему убеждению, мог испортить ребенку всю жизнь!

«Я возлагала на него большие надежды, – будет вспоминать она. – И знала: если ты говоришь как хулиган, ничего дельного из тебя не выйдет». Возможно, для многих мальчишек в этом была некая правда – все же в Англии класс и происхождение значили немало. Но Джону его «скауз» ничем не повредил – и более того, когда Леннон прославится, он станет намеренно преувеличивать ливерпульский акцент и сиять от восторга, лишь бы только позлить Мими.

В общем, как только Джон появился в Мендипсе, жизнь завертелась вокруг него, и не важно, нравилось ему это или нет. Конечно, он ни минуты не чувствовал, будто был кому-то в тягость. Напротив, Мими приложила все усилия, чтобы их дом стал ему родным. Десятки лет спустя, став богатым и знаменитым, Джон умолял ее не продавать дом – ведь там хранились все его детские воспоминания.

Спальня Джона была на втором этаже, прямо над входной дверью и прихожей. Из нее открывался вид на Менлав-авеню. По центру дороги с двухсторонним движением колесили трамваи, и он вставал на колени у окошка, следил за ними и ждал, когда вернутся дядя Джордж или Мими. Иногда в гости приезжала мама, и он смотрел, как та выходит из вагона. В 1949 году, когда ему было восемь лет, на смену трамваям пришли автобусы, рельсы убрали и насадили вместо них кусты. Теперь, стоя на коленях у своего окна в мир, Леннон наблюдал за проезжавшими мимо машинами – довольно редкими в те дни…

Дядя Джордж, кроткий и тихий подкаблучник, относился к маленькому Леннону по-другому, не так, как Мими. «Джордж думал, это ему в развлечение Джона послали на землю», – не раз шутила тетушка. Впрочем, как-то, еще в войну, дядя взял его с собой развозить молоко, и это стало одним из самых любимых воспоминаний Леннона – как Джордж объезжал округу, а он сидел за лошадкой, посреди ящиков и больших металлических бидонов. А потом Джордж, не чуравшийся объятий, в отличие от чопорной Мими, сажал Джона на колени и разбирал с ним заголовки в Liverpool Echo, местной вечерней газете.

Некоторые из статей неизбежно посвящались футболу, и почти все ливерпульские мальчишки хоть небольшой интерес к игре да проявляли. Поступить иначе в этом городе, сходившем от футбола с ума, было довольно сложно. Но, хотя Джордж временами пинал с Джоном мячик на заднем дворе, спорт во всех его проявлениях прошел мимо Леннона. Джон больше тяготел к литературе – и, едва научившись выводить буквы, будет оставлять небольшие записки для дяди Джорджа – а не Мими – с просьбами подоткнуть ему одеяло или сводить его в кино, чего от Мими было в жизни не допроситься.

Ей больше были по душе познавательные семейные поездки на пять миль в центр Ливерпуля – на тряских и жестких деревянных скамьях довоенных двухэтажных трамваев, когда по проводам пробегали мерцающие искры и Вултон оставался позади, а они, минуя магазины на Пенни-лейн, ехали вниз по Смитдаун-роуд, навстречу открытому всем ветрам простору Пир-Хед.

Некогда Ливерпуль был вторым городом Британской империи, уступая только Лондону. В те времена на берегу реки Мерси возвели величавые викторианские здания для управления портом и отплывавшими кораблями. Да, в конце сороковых эти постройки, скорее всего, не очень впечатляли Джона – после того как они полвека провели под ударами дождя и ветра, в дыму и смоге, не говоря уж о следах недавней войны. Но ливерпульцы всегда гордились своим городом. Наверняка и Леннон с любопытством смотрел, как расходятся пенные волны за кормой парома, переправляющего народ через Мерси в Беркенхед и Нью-Брайтон. А может, иногда чуть дальше в порту им встречался огромный лайнер, ожидавший отплытия в Америку…