Дзынь

Аннотация

Это произведение можно считать любовным романом, путевыми заметками, эротическим опусом, мистической утопией, антиутопией или просто изысканной фантасмагорией.

Содержит нецензурную брань.

Основано на реальных событиях Солнцестояние, или «дзынь» в летнюю ночь – Дзынь. Фривольно барахтаясь в своей двуспальной постели, он подумал, что ему послышалось. «Неужели» – потом подумал он. Подумал он и о том, что звук он наладил только этому абоненту. Звук «дзынь». В меню популярного мессенджера itsup он именуется как «стекло». «Разбивается» – думал он ещё тогда, когда наделял абонента этой функцией, додумывая: «сердце так сердце». И вдруг. 21.22 Еще рано для неё. Это он не подумал. Так и есть. Так и есть. Он не подумал об этом. Его вставание было омрачено тем, что ему пришлось бежать в ванную, чтобы выблевать из себя всё, что накопилось в нём за прошедшие без «дзынь» месяцы. «Ничего себе» – в итоге подумал он, выходя из ванной, нервно посмеялся от неожиданности и потух, но «дзынь». Он оставлял телефон на зарядке, на тумбочке, под телевизором. «Дзынь». «Три раза» – подумал он, осознавая, что такого не было… Давно… Ощущение, ощущённое им в тот момент, было более, чем ощутимым. Подойдя к тумбочке, на которой под суперплоским экраном телевизора лежал на зарядке издавший трижды «дзынь» телефонный аппарат, он дрожащими руками отсоединил от провода зарядки свой старый кайфон. Четвертый «дзынь» прозвучал уже в одной из его дрожащих рук. – Дзынь, – ещё больше задрожала одна из его рук, и он подумал: «Она». Он думал о ней, как ему казалось, за сотню лет до первых «дзынь», но нажал на кнопку «открыть», набрал пароль: две тройки, две семерки. На иконке мессенджера itsup светилась цифра 4 в красном кружочке. «Она» – не подумал, а знал он. «Она» – не мог поверить он. Она писала следующее в порядке появления сообщений: 1. Олег 2. Умоляю 3. Помоги 4. Ты где «Она ли?» – задумался он. «Она» – убедил себя он. Ответил сдержанно: «Да, Алёна. Я помогу. Ты где?» 5. На улице. 6. Но ты не перживыю.. вск ок «Опять напилась» – подумал он. 7. Спасииииии. Думать было некогда. «Какая улица, где, адрес…??? Солнце… Где??!» – разрывал клавиатуру кайфона он. Но ответов не последовало. Он нажал на кнопку вызова. Телефон временно заблокирован. «Временно заблокирован» – слышал он. «Временно.. временно…» – хватался он за время… «Значит, разблокируется» – утешал себя он, но множество «и» в слове «Спасииииии» не давало ему покоя. «Еду, куда, пиши, где, ты… ты… где, бегу, еду, лечу, люблю… чёрт… где ты» – писал он в кайфон. Одна галочка. «Значит не дошло» – думал он. «Что делать?» – спрашивал он себя, и ждал «дзынь». – Дзынь-дзынь. – Дзынь. – Я рядом – С магазином – Приветики-конфетики «Бегу» – даже не позвонив, написал он. Полминуты и восемнадцать секунд понадобилось ему, чтобы выбежать из дому и добежать до магазина. Он был ещё открыт. Он зашёл внутрь. – Вам, как всегда? – поинтересовалась она, продавщица Камилла, которую он когда-то представлял в своих эротических снах. – Дзынь, – кольнуло чуть левее паха. «Она… шутит» – подумал было он, но, судя по тексту сообщения, она, похоже, не шутила. – Спасииииии – опять светилось на экране. Камилла удивилась фразе «Ничего не надо», ответив «Хорошего вечера». 21.48 «Телефон отключён, или абонент находится вне зоны доступа сети» – слушал он семнадцать минут и бежал, не зная куда… На остановке в 22.13, как и прежде, было нелюдно. Он не знал, куда ехать, ждал «дзынь». Подъехал автобус и был пуст. Он зашел внутрь. Он зашёл внутрь пустого автобуса и не удивился. Внутри никого не было. В это время никто не ездит по кругу. Его мысль «куда» с каждой новой остановкой приобретала новый смысл. «Куда?» – спросил он себя, но не смог ответить на этот вопрос. «Она» – почему-то у него с этими тремя буквами олицетворялась она, а именно: – склонность к – невозможность в – бесконечность из – утренний сон – бульвар – роман – дзынь – Дзынь – прозвучало при 68% на его кайфоне. Пусто. Сообщение без текста, но «Я здесь» – прокричал его внутренний голос. Пытаясь ей позво/перезвонить, он нажал на кнопку «Алёна». Начались гудки. «Лучше бы её губки» – подумал он. Гудки есть. Ответа нет. 38 минут безответных звонков. Он. Вне себя. Тех оков, в которые его заковало отсутствие ответа, хватило бы на миллиард космических преступников. Он вышел на очередной остановке. Проценты заряда для общения в его кайфоне неумолимо таяли. «Так тает снег в моих объятьях в декабре» – придумал фразу он, чтобы себя немного подбодрить. «Звонить ей или не звонить» – опять, пытаясь пошутить, он на «Алёна» вдруг нажал. Услышав фразу «Данный номер абонента заблокирован или не существует», и продолжив её словами «или не существую я», он заказал себе бокал, уже зайдя в знакомый бар. Ему были рады. Он здесь бывал. То Harp, то Warp заказывал. Пил с наслаждением. «Она» – подумал он. «А что, она?» – опять подумал он. Так бесконечные тысяча семьсот двадцать четыре секунды думал он. «Она, она» – так думал он. – Дзынь. «Я не могу, привет! я сдесь» – он прочитал. «Она» – он понял по ошибке в слове «здесь». «Она» – потом он произнёс раз девятнадцать. Двадцатый раз произнеся «Она», звоня до этого раз столько, что не вспомнить, он произнес: «Она», и вместо «абонента нет», услышал «Дзынь». – Дзынь «Зачем, зачем, поставил звук на этот номер. Он ранит больше, или так же, как тогда, когда звучал и был приемлем» – он думал так, а «дзынь» звучал. – Дзынь – Дзынь – Дзынь-дзынь. Сорокадвухлетним взглядом читает он то, что за «дзынь» творится, но общность фраз ясна: – Олег – Я здес – ч жду – тебя «Ах… где она …» – он призадумался. «Да… там она.. да. Там. Там я найду её» – подумал он, но «дзынь». «Она не там» – вот вам и «дзынь». «Она не там?» – силясь стереть мысль о её утрате, он полагал, что это точно шутка. Он в своих мыслях тщетно приводил её домой. «Она не там» – так «дзынь» звучал, а он задумался: «Кто пишет этот «дзынь»», спросив себя: «Она ли, не она?» «Дзынь-дзынь» – Всё норм – Мой пупсик. При тридцатипятипроцентной зарядке он прочитал, и понял, что «она» (его так «пупсиком» никто не называл). Он написал: – Я рад! Ты где? Люблю… Ответа нет. «Не отвечает абонент» «Казалось бы.. вот только что и «норм», и «пупсик»… это же она» – так думал он, но абонент не отвечал. Так «пупсиком» его никто не называл, кроме неё, но «абонент не отвечал». 21-ое июня превращается в 22-ое. «Сегодня, солнце, – он вспомнил то, что год назад писал ей, – солнцестояние. Ну ты же понимаешь… Приезжай». «Ровно год тому назад. И она приехала». Беспутно идя в никуда, покинув знакомый бар, вспоминал он тот год. «Вот, пленила она меня» – он продолжал вспоминать. «Но где же она сейчас? Почему пропадает связь?» – не мог он никак понять. Он начал судорожно вспоминать все те места, где она была, могла бы быть, будет, и есть. Peace Toy – вспомнил он… Одно из её любимых мест. Клуб «Мон шэр» – да, любила его, но он сдулся. Ага.. Вот.. Всё ещё клуб «Вздохи» – это её формат… Вот так он и приступил к выбору места, где её искать. «Там» – сказал он себе и намерился направиться на поиски, наверное, в клуб «Вздохи». Уж больно часто она там бывала, а он отправлял её туда и ждал оттуда. – Дзынь. Он встрепенулся вновь, как будто зашелестели крылья за спиной. Смотрит, читает: – Я в клубе «Дзен». Очередное «дзынь» со словом «приезжай» звучало, как «люблю, хороший мой». А где он, этот клуб. Эх, чёрт возьми… Кайфон. Сейчас он сядет. Как мне найти клуб «Дзен»… И кто-то вдруг к нему (турист или никто) вдруг обратился: – проститекакпройтинаулицусемаш – Ко мне не приставать, устал я, и ищу её, не знаю, знал бы – показал… – прервал он незнакомца. – Куда же мне идти? – сам задался вопросом. Турист или никто куда-то, но пошёл. Клуб «Дзен». «Ах, как смешно» – подумал он. – Созвучно с «дзынь»». «Дзынь» – Хватит морочить мне голову, я же девочка. – Так прозвучал тот «дзынь», что выше. – Не знаю, где находится клуб «Дзен»… Что делать мне??? – ответил он. Две галочки – дошло. И дзынькнуло в ответ: «Ищи подсказки». Она ли, не она. Он думал. Без ошибок пишет. Зачем играть со мной ей в игры эти? А… Ну да… Солнцестояние. Решила разыграть. Ведь год назад всё было так чудесно, что ещё триста дней мы жили, как в раю, а после всё пошло, пошло не так… Всё пронеслось в его мозгу. О, да! Мы были счастливы. Недалеко от улицы с автобусом по кругу он вдруг услышал из проезжавшей мимо фиолетовой машины песню, но пелось в ней не «when I’m sixty four», а «when I’m sixty five». Так, как второй родной, он знал английский, и мог смотреть на нём кино, а значит ошибиться он не мог. «65 – именно столько дней длится разрыв». Подумал. Он. И вспомнил. Год назад. Солнцестояние. Да. Было всё, как в сказке. Она лежала рядом, отвечала на предложения его: «Да, да, Олежа, в Рим поедем. Да, будем жить у моря. Ты мой хороший». И вот. Однажды… Разрыв. Ты где??? «Вздохи», «Мон шэр», а всё закончилось в «Peace Toy»… А тут ещё и «Дзен». Где этот чёртов «Дзен»?????? – Дзынь. Он на экране пятнадцатипроцентно заряженного кайфона сумел в итоге прочитать: «Мне надоело здесь, уехала. К тебе». «Вновь без ошибок. Явно не она» – подумал он. А что, если поверить, что она. Писала так, старалась. И он опять звонит. Жмёт на «Алёна». – Гудок, другой. – Обрыв в ответ. Но палец машинально продолжает в иконку вызова подушечкой давить, и вдруг: – Такого номера не существует. – Ответил женский голос. – Ответила она! Он прокричал себе. – Она, она, это же её голос, – продолжил восхищаться он. – Еду к себе, – себе сказал он. Но вдруг: дзыньдзыньдзыньдзыньдзыньдзыньдзыньдзынь, что выглядело так: ятебяобманываю,нотымневерь,или А на такси он уже мчал к себе. «Ох уж, Алёнка, выдумщица…» – ласково он лицезрел её в трёхминутном сне, сидя на заднем диване безупречного беспилотника. К нему: хоть по кругу, хоть сквозь – одинаковые расстояния. Он уже почти возле дома с двумя номерами, их разбивает дробь. – Дзынь – Я же писала, что еду к тебе. – Дзынь – Я уже у тебя. – Дзынь – Ты где. Я зайду. Ты же оставлял мне ключи. – ААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА! Ключи не подойдут. Я – перестраховщик. Я ей не доверял. До конца. Сменил замки........ – взвопил он и, выскакивая из машины и спотыкаясь, побежал к подъезду номер 2. – Дзынь – Не подходит. – Дзынь – Ну всё, пока… – ААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА Он был не он и нервно усмехался. – Не уходи… – он всё твердил, а, добежав к двери и запах её тела уловив, как будто миг назад дверь ту она пыталась отворить, и дверь открыв, надеясь лишь на чудо, он обнаружил, что за ней царила тьма. – АААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА Он был взбешён собой. – Как мог я сомневаться? Я же люблю её! – он заорал, будто новорождённый. – Дзынь – Всё, пока.. Как реагировать? «Ты где, люблю, вернись, я здесь, я жду. Ты мне, тебя не хва.. я твой… спаси. Иииии». «Абонент недоступен или временно заблокирован». «А» с бесконечными «А» вырывались из него. Потом. Надежда. «Временно». Он был где-то между двух колец города. Да. «Да, пусть обычные, ничего нестоящие колечки, но нужно было» – думал он. О лоне её думал больше он. Такси довезло его до клуба «Вздохи». «Здесь друзья, здесь пустят» – знал он. Но фэйс-контроль был строг. Без объяснения причин. Однако. К счастью, есть спасительная опция: звонок другу. Она порой спасает. – Гоша, прошу, приехал, не пускают. Гоша помог. – Ну так бы и сказали, – ему на входе так сказали всё те же, не пускавшие его пару минут тому назад шкафы. – А то мы тут.. – ему там вслед пытались что-то досказать, но он был поиском Алёны увлечён. Достал кайфон, пытаясь позвонить. На нём процентов пять. Вокруг народ. Люди танцуют. Пьют. Едят. Хотят. Уходят и идут. «Кайфон, живи» – он приказал кайфону. Кайфон пытался, даже перестал звонить, от всех закрылся и ушёл в себя. Он так живёт, когда не отдаётся. – Воскресни, – вот что он кричал среди угашенных плясуний-плясунов. – Ну так бы и сказал, – похлопал по плечу его танцор, один из, но хороший. Совсем не слышно «дзынь». И музыка. И ор. И танцы без конца. «Пора уйти» – подметил верно он, – «чтобы услышать «дзынь»», – додумав. Но как? Кайфон потух, молчал, как недосказанность в глазах. «Ах» – вновь он чуть не упал, но тот, кого он воскресил, его любезно поддержал и посоветовал: – Дружок, пора бы выпить энергетик… И он, уверенно шатаясь, устремился к бару. – Зарядка для кайфона есть? – спросил он сразу у бармена. – Конечно, есть, заказывай, ковбой. Он протянул кайфон бармену и попросил: – Мне дзынь, пожалуйста… Ой, джин… – Со льдом и с тоником, – всё уточнял бармен. – Нет, только джин. – Ответил он. Он вспомнил, как она всегда брала обычный джин сначала, и даже не пила его, а просто просила его выполнить её три желания. Они всегда были разными, и она смеялась над ними. Одно из тех сотен желаний он запомнил навсегда. Звучало оно так: «Хочу, чтобы мы всегда были рядом». Но. Её. Рядом. Нет. Имела, может быть, она в виду другого человека… – Ваш джин, – бармен прервал мыслей поток. Тут шум утих. Ди-джей запил остановил. Он не успел произнести «Спаси-», как прозвучало: «дзынь». Кайфон уже немного зарядился. А наливавший джин и принявший кайфон бармен был занят тем, что три коктейля «Малибу» готовил он. Другой бармен был слишком недоступен, или делал вид. А он взывал: отдайте мой кайфон, там «дзынь», и выпил рюмку с джином залпом. Без желаний. 3 ночи между тем. Взглянул он на часы наручные. «Время летит бесчеловечно быстро» – он произнес беззвучно. – Отдайте мой кайфон, – он заорал потом, – там «дзынь», – ещё раз крикнул он. – Спокойно, мэн, кайфон не зарядился, выпей ещё, – вещал ему бармен, и без особого азарта добавил, – сейчас, закончу «Малибу» – верну. Он был не сдержан, но сдержался. Бармен закончил «Малибу», смеясь, отдал ему кайфон едва оживший, а он к экрану, как к воде прервавший сухую голодовку человек, прильнул. А там: – Сейцас же позвоин мне, я прошу! Я жду. люьимый мой! – Это она! Это она! А очередные «А» летели из него, когда звонил и слышал он: «Абонент находится вне зоны доступа сети». Покинул он тот клуб. 8% процентов на кайфоне. «Жить можно» тут не скажешь. Беречь и ждать, лелеять и беречь. На улице светало. «Лишь зона доступа» – он утешал себя. «Она окажется ещё в доступной зоне» – он утешал себя. Он брёл уныло от дома к дому, понурив голову. Деревья пели – в их кронах обитавшие певцы крылатые обменивались трелями. Вдруг: – Дзынь. Какой-то парень на лавке возле особняка, которому за сто, сидел и рылся в телефоне, а того, кто брёл уныло в поисках её, будто тока разряд ужалил, и он без промедлений подскочил к парню на лавочке и выпалил вопрос: – От Алёнки? – Да, откуда знаешь? – ответил парень и продолжил. – Но что за фамильярность? От Алёны Евгеньевны. – Как Евгеньевны? Она же, вроде, Александровна… – и погрузился в разговор с самим собой поникший вновь заложник «дзыня». «Или опять обман…» – всё бормотал, всё спрашивал себя. Он шёл вперёд. Ласковый летний ветерок по-утреннему, как всегда, приятен. Но не ему. Он слышит молодые голоса, смех девушек, парней. Встречает утро молодёжь после весёлых вечеринок. Помимо смеха их, в любви признаний, слов «пиши», «звони», «пока» и «жду» ещё и «дзынь» позвякивает кое-где. – Не от Алёнки ли? – стремится он спросить, но юные создания его в упор не видят. Вдруг люди начались. 8 часов, восьмёрка, бесконечность. И люди начинают покидать дома со своими «дзынь», «рр-ра», «клок», «пинг», «тук», «цок» и прочими «пам-пам» и «тралала». – Рр-ра – прорычал менее популярный мессенджер Frider на его всё ещё живом кайфоне, будто солнце заряжало его своей энергией. А день обещал быть солнечным. В настройках мессенджера Frider звук «дзынь» отсутствовал. У него дернулись обе губы, и он устремил свой взгляд в даль. А потом губы невольно изобразили кривую улыбку на его лице. Он посмотрел на экран и понял, что это была она. На экране светилась фраза: «я зьдес». Да, сюда она ему давно не писала. Он открыл переписку и ответил: «я тоже». Одна галочка. Но это не важно. Может быть, она включила режим «невидимки», или забыла его отключить. Утро 22-го. Он уже на остановке. Он безостановочно смотрит на экран. Автобус наполняется желающими прокатиться по кругу. Он уже в нём, в автобусе, держится за поручень, возможно, левой рукой, и, вероятно, правой, будучи правшой, пишет ей бесконечное письмо в своём всё ещё живом кайфоне: «Здравствуй, солнце! Помнишь, год тому назад я говорил тебе, что наступает время солнцестояния? И знаешь, прошёл год, и вот я проснулся оттого, что услышал твой «дзынь»… Уста истины – Патрон, я не понимаю, как такое могло случиться? – What’s happened, 1 – доносился голос плачущего молодого скандинава из-за ширмы. – Where is my arm? 2 – продолжал вопрошать молодой скандинав. – Патрон, патрон, но это же сказка, миф, я сто раз там гулял с Марией, и много раз засовывал руку ему в пасть. – Джованни, ты чист, как слеза младенца. Сейчас приступим к осмотру. – Ответил патрон. 1 Что случилось (англ.) 2 Где моя рука (англ.) – Да, а вот Мария не решалась, – не унимался Джованни, – она боится, патрон, представляете, вот трусишка. Патрон с укоризной посмотрел на Джованни и предложил ему сосредоточиться на пациенте: – Не время, Джованни, не время. Как зовут пострадавшего? – Эрик, – ответил Джованни. Патрон, вооружившись стетоскопом для пущей важности, направился к пациенту за ширму. В то самое время в фойе больницы ходила из стороны в сторону и едва сдерживала слёзы молодая скандинавка. – Успокойтесь, calm down, – просила её успокоиться миниатюрная медсестра Карла. – Всё образуется, – продолжала Карла, all will be fine, ok, understand? 3 Но скандинавка не реагировала на увещевания Карлы. Она постепенно погрузилась в тягостные размышления о себе и своём возлюбленном. «Что случилось?» – спрашивала скандинавка неизвестно кого. «Это же наш медовый месяц длиной в пять дней. Он много работает, задерживается допоздна. Как радовались мы тому, что наши желания опять совпали. Рим. Конечно, Рим. Где же еще можно провести короткий отпуск, как не в Риме, городе влюблённых? У нас всё совпадает. Год рождения. Знак зодиака. Только он на пять дней меня старше. Он любит пасту с креветками. О, а как я люблю пасту с креветками! Наши общие любимчики: Тарантино, Питер Мёрфи, Джереми Айронс, Софи Марсо». 3 Всё будет хорошо, ок, понимаете? (англ.) – Ok? Please, don’t cry, 4 – Карла пыталась успокоить уже почти расплакавшуюся скандинавку. – Это регистратура, здесь нельзя плакать, – Карла не знала, что делать. Молодая скандинавка, наконец, присела на каменную скамью возле широкого окна старой клиники Ospedale San Giovanni Calibita Fatebenefratelli на острове Тиберина. Патрон был поражён, но не более. – Такое ощущение, будто кто-то облизал его руку и оставил то, что мы видим сейчас. 4 Ок? пожалуйста, не плачьте (англ.) – Да, патрон, – поддакивал патрону Джованни, – первый раз такое вижу, надо бы сфотографировать. Джованни уже достал свой смартфон и приготовился к фотосъемке. – Да, Джованни, только возьми мой, там камера лучше. Он там на столе, – дал патрон совет своему ассистенту. – Да, патрон. Вскоре Джованни усердно и методично приступил к наполнению фотогалереи патрона фотографиями культи пациента. «У нас даже цвет глаз одинаковый, не говоря уже о веснушках и цвете волос. А имя? Имя… Когда я услышала «Эрик», я не поверила своим ушам, а он мне так, между прочим, радостным голосом сказал: «Эрика и Эрик – легко запомнить», и слегка приобнял меня без намёка на пошлость, нежно». – Она нам тут сейчас потоп устроит, – резонно заметила Лючия, старшая медсестра. Эрика уже рыдала навзрыд. Карла пыталась обнять молодую скандинавку, приговаривая: – Ну, полно… don’t cry… all right? 5 Видимо, у Эрики начали заканчиваться слёзы, и она уже погрузилась в объятия Карлы, продолжая всхлипывать. «А вчера. Это был самый счастливый день в моей жизни. Прогулки в парке Вилла Боргезе, обед с нашей любимой пастой в ресторане, где обедал порой Феллини, а после обеда мы целовались и, как дети, плескались в фонтанах. А на холме Авентино мы встречали закат, а потом смотрели на звёзды, а потом встречали рассвет. И вот это утро… Это злосчастное утро…» 5 Не плачьте… хорошо? (англ.) – Ни шрамика, ни царапины, – удивлялся патрон. – Да, – поддакивал ему Джованни. – What is it, doctor? I just put my arm in… 6 – Ммммм… – патрон не знал, что ответить. – Но ведь не болит же? – всё же решился спросить патрон. – What? 7 – переспросил молодой скандинав. – Он не понимает, патрон. – Джованни напомнил патрону. – Hurt? 8 – патрон начал вспоминать английский. 6 Что это, доктор? Я просто засунул свою руку в… (англ.) 7 Что? (англ.) 8 Болит? (англ.) – Does it hurt? Do you feel pain? 9 – увереннее спросил патрон. – No, but my arm… My palm… 10 – недоумевал пациент. – Протез, ничего другого я посоветовать не могу. Отсутствие части руки чуть выше ладони. Культя не имеет никаких физических повреждений, что весьма необычно. Пациент поступил в шоковом состоянии, хотя на физическую боль не жалуется. Возможно, травма получена давно, и судя по идеальному состоянию культи, над ней тщательно поработали хирурги-косметологи. Записываешь, Джованни? 9 Она болит? Вы чувствуете боль? (англ.) 10 Нет, но моя рука… Моя ладонь… (англ.) – Да, патрон, да… На физическую боль не жалуется… В отличном состоянии… – What’s your name? 11 – слегка успокоившись спросила Эрика у успокаивавшей её девушки. – Карла, – ответила Карла и, еще крепче обняв Эрику, добавила, – Oh, my dear… 12 – I am Erica, 13 – представилась Эрика и заговорила: – It’s our honey moon, you know… We’ve been walking all night. And then in the morning… That keyhole, you know… 14 11 Как вас зовут? (англ.) 12 О, моя дорогая… (англ.) 13 Я – Эрика (англ.) 14 Это наш медовый месяц, понимаете… мы гуляли всю ночь. И потом утром… Эта замочная скважина, вы знаете… (англ.) – Да, да… Замочная скважина, – подтвердила Карла, поглаживая Эрику по голове. – I know. 15 – And then we walked down the hill… And that place… That portico and that mouth… 16 – Mouth of truth, I know, 17 – Карла договорила за Эрику, которая опять прослезилась. В регистратуре зазвонил телефон. Старшая сестра Лючия взяла трубку. – Карла, – прозвучало после трёхсекундной паузы, – твой Карл. 15 Я знаю (англ.) 16 И потом мы спустились с холма… И то место… Тот портик и те уста… (англ.) 17 Уста истины, я знаю (англ.) Карла встрепенулась и сказала Эрике: – Ой, прости, Эрика. Я на минутку. Эрика, отпуская Карлу, посмотрела своим заплаканным веснушчатым лицом в окно, а за окном пальмы, их любимые деревья, её и Эрика. «Как он там…» – думала Эрика, приходя в себя. «Я всё равно буду любить его, но как он будет работать теперь, одной рукой?» – думала Эрика. – Ну что, всё готово? – Да, патрон! Джованни протянул выписной лист патрону. Патрон читал писанину Джованни не без улыбки: – Да, Джованни, ты неисправимо безграмотен. – Главное – смысл. Правильно, патрон? Вы меня так учили. – Да, Джованни, они всё равно ничего не поймут. И ещё, Джованни, держи свой рот на замке. Всё странное, что случается в Риме, должно оставаться тайной. – О да, патрон! Понимаю… – с детской загадочностью в глазах согласился с патроном Джованни. Карла, поговорив по телефону, вновь направилась к скамье, на которой сидела Эрика и смотрела в окно на пальмы. – Эрика, – обратилась к Эрике Карла. – Мой жених из Австрии передаёт вам свои соболезнования. Он сказал мне, что он хорошо знаком с одним протезистом из одной очень престижной австрийской клиники. У него очень загруженный график, но для вас он сможет сделать исключение. Карл замолвит за вас словечко. Эрика не понимала, что говорила ей Карла, и продолжала смотреть в окно на пальмы. Карла присела рядом с Эрикой и продолжила гладить её по голове. Эрик продолжал недоумевать. Джованни помогал Эрику одеться. Эрика ждала Эрика в холле старой клиники Ospedale San Giovanni Calibita Fatebenefratelli. Солнце ослепляло город. День сменился ночью, а ночь сменилась днём. Старинный отель «Авентино» рядом с замочной скважиной продолжал принимать посетителей. После очередного долгого отсутствия новостей от неё у него уже немели руки. Он помнил о шквале «дзыней» в ту летнюю ночь, когда он искал её безуспешно. Он понял, что ему нужно сменить обстановку. Рим. Этот город всегда лечил его нервы. Шёл второй день его пребывания в вечном городе. Он вышел во двор старинного отеля «Авентино», того, что на улице Сан Доменико. Присел за столик, чтобы выпить свой любимый кортадо. «Жаль всё-таки, что её нет рядом» – подумал он. «Но, вдруг она всё-таки ещё напишет» – всё ещё надеялся он. «Всё-таки хорошо, что я настроил звук только для её номера. Я услышу его и буду точно уверен, что это она» – утешал себя он, открывая путеводитель по Риму известного польского искусствоведа Гробовского. На случайной странице он прочитал следующее: «О, белиссимо, о белиссима, белиссисиме! Подходя к портику, где спрятан диск с устами истины, помните, что эта круглая мраморная плита служила древним римлянам неким подобием современного детектора лжи, полиграфа, если хотите, но тогда в те незапамятные времена этот аппарат был не чем иным, как маской бога Тритона, сына Нептуна и Салации. Но о нём мы поговорим отдельно. Так вот, испытуемому положено было всунуть руку в пасть маски. Лжецу бог Тритон неизменно откусывал погруженную в его рот часть руки. Отсюда и название: «Уста истины»…» Неожиданно он прервал чтение, вспомнив, что оставил в номере свой давно не издававший заветный звук телефон. «Как же так?» – спросил он себя, допивая кортадо. В тот самый момент в улучшенном номере отеля «Авентино» его телефон, мирно лежавший на прикроватной тумбочке и заряжавшийся энергией на весь день прогулок, дёрнулся от вибрации, сопровождаемой звуком «дзынь». Пути в исподнем неисповедимы А теперь обо всём по порядку. Днём ранее он прибыл в Рим. – Have you ever been to Rome, sir? 18 – спросил улыбающийся и на первый взгляд весьма учтивый консьерж отеля «Авентино» с именем Марио на бэйджике. Он ответил: – Yes, twice: last year and last millennium. 19 – Nice, nice, 20 – закончился английский Марио. Он не был удивлён. Он оставался в предвкушении исцеления от «дзыня», предполагая тем временем продолжать поиск истины, чем, как ему казалось, он занимался всю свою сознательную жизнь. Ему предоставили ключ-карту от номера, который являлся некой пристройкой к основному зданию. «Всё хорошо» – отметил он, осмотрев номер. В нём был собственный кондиционер, а рядом со входом даже имелся небольшой дворик со столом и двумя стульями из кованого железа. «Ах, если бы она была со мной… По вечерам мы бы сидели за этим столом на этих стульях и пили бы лёгкое белое вино, шутили бы и…» – мечтая, он не преминул дзынькнуть ногтем указательного пальца, возможно, левой руки, о железную поверхность стола. 18 Бывали ли вы когда-нибудь в Риме, сэр? (англ.) 19 Да, дважды: в прошлом году и в прошлом тысячелетии (англ.) 20 Славно, славно (англ.) «Nice, nice» – подумал он. Сегодня он решил лишь заглянуть в замочную скважину и в уже известный ему с прошлого года пивной бар Ма-Че-Те напротив ещё неизвестного ему бара Ма-Те. В скором времени он станет более чем известным не только ему. Спуск с холма Авентино был отмечен двумя «дзынями» у похожих на туристов девушки и парня, которые до «дзыней» держались за руки. Сначала дзынькнуло у неё. Потом у него. Они остановились и в недоумении посмотрели друг на друга. – Веселей, – подзадорил он растерявшуюся парочку, проходя мимо. Они нехотя обратили на него внимание, но взгляды их несколько подобрели. «Мама» – читалась догадка в глазах каждого из них. С того момента к портику с Bocca della Verita, примыкающему к базилике святой девы Марии-ин-Козмедин, то есть, «прекрасной», если покопаться в этимологии слова «козмедин», он уже дошёл, не услышав ни одного «дзыня». На удивление, даже в очереди за возможностью проверить себя на правдивость у благопристойных посетителей из разных стран не дзынькало. «Какие воспитанные» – подумал он. Подходила его очередь. Его оббегали со всех сторон озорные мальчуганы из Голландии, прячась за ним. Уж он-то сразу определил их происхождение по забавному гортанному «р» их мамы и папы. Мальчишки брызгали друг в друга тонкими, но стойкими струйками воды из водяных пистолетов, слегка задевая и его. Мама и папа пытались урезонить своих резвых детишек, но непринужденность и весёлость невольно вовлечённого в их игры мужчины позволяли им думать, что ничего плохого они не делают. Но вдруг почти вся очередь, кроме вышеупомянутых мальчишек, постепенно была вынуждена погрузиться в оханья и аханья после того, как прозвучал истеричный крик некоего молодого скандинава: «What is it? Oh, my god!», 21 а потом и вопль объятой ужасом молодой скандинавки: «Eric, Eric! Where is…». 22 Потом они уже кричали на родном языке. 21 Что это? О, Боже мой! (англ.) 22 Эрик, Эрик, где… (англ.) Он толком не понял, что произошло, но всех ожидавших своей очереди погрузить одну из своих конечностей в пасть Тритона попросили покинуть портик с Устами истины и заняться своими делами. Спустя несколько минут на одноимённой площади зазвучала сирена кареты скорой помощи, в которую был помещен молодой скандинав в качестве пострадавшего и молодая скандинавка в качестве его спутницы. «724» – отметил он номер машины лишь потому, что именно таким был его номер для связи внутри офиса, в котором он работал. «Игра цифр» – посчитав знаковым такое совпадение, мистифицировал он. Мальчуганы из Голландии не были заинтересованы происшествием. Они продолжали искать возможность зацепить друг друга водными струями, то прячась за колоннами, то за чьими-то телами. «Oh, my god!» – ещё повздыхали туристы и зеваки вокруг, а потом разошлись. Он тоже, минуя храмы Бычьего форума, двинулся к Палатинскому мосту, чтобы перейти на другой берег Тибра и добраться хотя бы к пивнушке в Трастевере, раз уж не довелось ему пройти тест на честность. О 13-ом районе Рима он уже имел кое-какое представление, но попадал в него раньше, переходя Тибр по другим мостам. С Палатинского же он попадал сразу на Via della Lungaretta, одну из главных улиц Трастевере, выгодно пересекающую полрайона. Растяжка между домами с надписью «Viva Maria» встречала гостей. Потом, перейдя трамвайные пути, путешественник уже погружался в незатейливый, но очень уютный мирок со скромными бутиками с «вроде бы как итальянскими» вещами, ресторанчиками, выдающими на-гора тонны макаронных изделий в день, и с несколькими пивными и коктейльными барами, в один из которых он и держал свой путь. Ему казалось странным, что он не слышит «дзынь». «Как скучно они живут» – подумал он. И вдруг задзынькало так, что мало не покажется, будто тысячи Алёнок активизировались и принялись мучить своих незадачливых ухажёров. Как раз там, где Via della Lungaretta пронизывает Piazza Sidney Sonnino тьма тьмущая народу собралась. Он понял, что намечается какая-то очередная церковная забава. Основное действо, согласно его догадкам, было так или иначе связано с базиликой Сан-Кризогоно. То ли у мученика Хрисогона сегодня день рождения, то ли какая-то памятная дата у его ученицы и тоже мученицы по совместительству Анастасии, но точно не день его смерти, которая по сведениям из его жития случилась 24 ноября неизвестного года. «Ну да бог с ним» – подумал он, а ещё удивился: «И откуда я всё это знаю?». «Пассивная память заработала» – убедил он себя. Трамвайное сообщение было приостановлено, и вместо трамваев в сторону вышеупомянутой базилики шли облаченные в цветастые, но поизносившиеся рясы священнослужители, монахи (кто их там разберёт), которые тащили на неких подобиях паланкинов некое подобие святынь, обёрнутых в не менее поизносившиеся плотные простыни с вышитыми на них золотыми нитками крестами. – Аля-улю, аля-улю, – крестясь и наклоняя светлые и тёмные головы, провожали взглядами процессию в основном местные заядлые католики. – Дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-дыньз-дзынь-дзынь-дзынь, – вторили аля-улюканью многочисленные туристы. Носильщиков святынь сменил невпопад заигравший какую-то бравурную музыку оркестр. Музыканты были одеты в черные камзолы, кое-где посеревшие от старости. На головах у них были странные улиткоподобные шляпы с красными перьями. За одним оркестром шёл другой, и так далее. Все были одеты по той же моде. Отличались только цвета. За чёрно-серыми камзолами следовали бело-серые, за ними светло-зелёные, а красные перья сменялись фиолетовыми, потом жёлтыми. Музыка была однообразна и, смешиваясь с дзыньканьем и аля-улюканьем, превращалась в абсолютную какофонию. «Фу, какая какофония» – подумал он и пошёл дальше вглубь Трастевере. Что-то зашелестело в его ногах, особенно в левой, ближе к лодыжке, там, где пульсировали его поверхностные венки. До пивной «Ма-Че-Те» он дошёл в итоге на автомате. «В разного рода заведениях итальянцы лучше всего относятся к немцам и американцам. С одними они были союзниками, другие их победили» – именно об этом подумал он, заказывая пиво. Дело в том, что бармен поинтересовался, где он собирается пить: внутри или снаружи, от чего зависел материал бокала, который планировалось наполнить живящей и хмелящей жидкостью. Немцу до этого он налил напиток в стеклянный бокал без лишних вопросов и сказал: «Данке», а американцы большой компанией уже давно болтались со стеклянными бокалами снаружи. Уж этот нью-йоркский акцент он ни с каким другим не спутает. О пластиковых стаканах для местных речь вообще не шла. Эти могут пить где-угодно хоть из своей тары, хоть из рук, хоть из крана. «Дискриминация» – опять подумал он. В венках ближе к лодыжке слегка активизировалось бурление крови. «Находился» – решил он. Сказал, что пить будет внутри. Хотел бокал из стекла. «Стекло так стекло» – прочитал он в глазах бармена. Получил бокал с пенистым напитком и дзынькнул о стекло ноготком. Сделал пару глотков. Подумал «то, что надо» и честно не высовывался наружу, следуя правилам, неписанным определённому контингенту посетителей. Допил. Отдал бокал. Ушёл. – Ай, – слегка кольнуло в одной из поверхностных венок на левой ноге, когда он выходил из заведения, задержав взгляд на группе весёлых местных на улице со стеклянными бокалами. Его путь в отель по полуночному уже хорошо знакомому маршруту занял чуть больше получаса. Ничего необычного не происходило. Город постепенно готовился к ночи. Его только удивил тот факт, что решетчатая дверь, ведущая в портик с Устами истины, была опечатана, а небольшой участок вокруг был обнесен красно-белой заградительной лентой. «Реставрируют, наверное» – подумал он. В свой номер он попал около часа ночи. «Красота» – подумал он, завалился на двуспальную кровать и уснул. – Дзынь! Дзынь-дзынь-дзынь-дзынь-дзынь… Дзынь-дзынь… Дзынь!… – и так далее зазвучало снаружи спустя два часа. «Что за напасть? – спросонья подумал он. – Дождь, что ли? Странный какой-то дождь». Сила «дзыня» нарастала. Капли воды хаотично барабанили по крыше, стеклу, асфальтовой площадке рядом с пристройкой, и по столу и стульям из кованного железа. Такой «дзынь» был невыносим. Он, всё ещё надеясь, что это дождь, а не «дзынепад» из-за какой-то технической причины, встал, сунул ноги в тапочки-шлёпки и открыл дверь. Нет, не дождь – осознал он. Струи оросительной системы задевали участок с пристройкой и обильно поливали всё вокруг. «Shit» 23 – возмутился он. «What a fuck?» 24 – ещё больше возмутился он. «Пойду, устрою нагоняй Марио, и буду менять номер. Что за полив в три ночи?» – он был уверен в своих намерениях, дошёл до главного здания отеля, зашёл внутрь и увидел сонного, но улыбнувшегося ему Марио. – Mario, what a fuck? 25 – так и начал он. Марио продолжал улыбаться, но с грустью в глазах. 23 Дерьмо (англ.) 24 Что за чёрт? (англ.) 25 Марио, что за чёрт? (англ.) Он же объяснил, в чём ситуация, и что он не хотел бы каждую ночь просыпаться от такого несусветного «дзыня» по крыше и по прочим близлежащим поверхностям. – Water system, night water, for gardens… 26 – повторял расстроенный Марио. – Сады, сады… Я сюда отдыхать приехал. От «дзыня», кстати, тоже, – отвечал он ему по-английски и позвал с собой Марио, чтобы тот убедился в том, что подобные звуки не сопутствуют отдыху. В итоге он вышел из главного здания отеля, пошёл быстрым шагом в сторону своей пристройки и услышал шарканье за спиной. Обернувшись, он увидел, что Марио, хоть и шустро, но не быстро передвигал своими скрюченными ножками. Он понял, что у Марио ДЦП. 26 Система водоснабжения, ночной полив, для садов… (англ.) «What a fuck! Вот же чёрт!» – пронеслось у него в голове. – Ok-ok, – начал было говорить он, но Марио уже приблизился к нему и невозмутимо заговорил с ним. – Yes, water system… Tomorrow. Tomorrow. 27 – Ok-ok, – смирился он и зашёл в свой номер. Марио пошаркал обратно. Полив продолжался еще минут пятнадцать. Потом он уснул крепким сном, настолько крепким, что ему ничего не снилось. Шёл второй день его пребывания в вечном городе. Он позавтракал и направился к стойке регистрации отеля, где Марио уже сменил другой консьерж. Бэйджик не был обнаружен на его форме. Невысокий пожилой мужчина с очень тёмной кожей предложил ему другой номер уже в основном здании и вручил ключ-карту, однако, посмел заявить: 27 Да, система водоснабжения… Завтра, завтра. (англ.) – А некоторым посетителям нравится. Они представляют, будто они находятся в джунглях в сезон дождей, или в центре циклона, или внутри водопада. Он, принимая ключ-карту от нового улучшенного номера, не понял, почему он понял то, что говорил человек без бэйджика, не услышав ни единого слова на английском языке. «Ну, да ладно, – подумал он, – всякое бывает». – Уравнение воды… – добавил человек без бэйджика с укоризной в голосе. – Ну не в три же часа ночи… – всё-таки нашёл, что ответить он. Потом он поднялся в номер, осмотрелся и, вроде бы, остался доволен. Переезд занял немного времени, но всё равно какое-то время было потеряно. «Вот вечно так с этими итальянскими удобствами» – ворчал он. Он переехал, покинул номер, спустился вниз, чтобы выпить свой любимый кортадо, но спустя какое-то время, допивая свой кортадо во дворе отеля «Авентино» и читая выдержки из путеводителя по Риму польского искусствоведа Гробовского, он неожиданно покинул столик и, не смотря на некий дискомфорт под кожей, вызванный несколько более ощутимым, чем ранее, бурлением в венах, он забежал в здание отеля, и не дожидаясь лифта взбежал на третий этаж. «Как же так?» – он всё ещё сердился на свою неосмотрительность. «А вдруг там «дзынь», – всё ещё надеялся он, – а я не успею ответить вовремя, и она опять забудет обо мне всерьёз и надолго». Но отвечать было не на что. Предчувствие не обмануло его. «Дзынь» был, но после этого самого «дзыня», который даже не был услышан им и гласил: «ошиьласб, изини» дальнейшие «дзыни» не предвещались. Путеводитель Гробовского читать не хотелось. Не хотелось ровным счётом ничего. Кровь в венах волновалась. «Ко мне хоть сквозь, хоть по кругу» – вспомнил он недавний день солнцестояния, но мечтал о прошлогоднем. «Ах. Мы были бы здесь самой красивой парой» – разахался он. – Ах-ах, приём… – проверил он вслух уровень «аха», усугубляемый нулевым уровнем «дзыня». «Пойду» – было принято очевидное решение. «Нужно заглушить это всё » – он стремился не употреблять слово «боль» даже в мыслях. От неё-то он и стремился избавиться. Он знал о кафе при церкви Сант-Ансельмо-аль-Авентино с вкусным немецким и бельгийским пивом. Туда он и отправился с утра пораньше, пребывая в стрессе от губительного «дзыня». «Может, она во Frider черкнёт мне что-нибудь, и мне ждать не «дзынь», а ждать «рр-ра»?» – Он вспомнил то бесконечное письмо, которое писал ей в автобусе, когда ехал по кругу к себе домой после ночи, проведенной в её поисках. Тогда было время солнцестояния. Но он вспомнил и о том, что даже отправить то письмо он не смог. К моменту отправки он уже был безнадёжно заблокирован ею во Frider. «Вот и стало моё письмо действительно бесконечным» – ещё тогда подумал он. На этот раз, сидя в церковном кафе, он решил ещё раз заглянуть во Frider и проверить свой статус. Ничего не изменилось. Алёнкин чёрный список в этом мессенджере он не покинул. Оставалось надеяться только на «дзынь» в itsup, где он всё ещё фигурировал в абонентах Алёнки, и где её фото на аватарке периодически менялись и радовали глаз. Но он уже боялся ей писать что-либо в itsup, опасаясь, что последняя ниточка связи с ней оборвётся, если она заблокирует его ещё и здесь. «Всё обязательно изменится, – надеялся он, – она напишет мне что-нибудь хорошее, и я отправлю ей своё бесконечное письмо». После парочки бокалов аббатского эля ему стало получше. На несколько «дзыней», прозвучавших в телефонах продавщицы и парочки туристов, сидя на улице и допивая второй бокал, он уже отреагировал не так болезненно, как мог бы. Но кровь всё равно волновалась в его венах. Он решил вернуться в отель и немного отдохнуть перед вечерним променадом. «А что придёт на смену «дзыню» в будущем, – поинтересовался он своим мнением, чтобы хоть как-то отвлечься от бесперспективности «дзыня», – ведь и этот вид связи когда-то устареет, и появится что-то новое. Микроволновая телепатия, например. Или транспортализация какая-нибудь». С такими мыслями он шёл обратно к отелю. Дойдя, он нажал на кнопку открытия ворот, зашёл во двор, подошёл к особняку, в котором размещался отель, и зашёл внутрь. Он читал вывески вокруг. Им обуяла страсть играть словами. «Piano di emergenza» 28 – прочитал он на табличке возле лифта. На этот раз у его номера был говорящий номер «314». «Какое великолепное сочетание цифр» – подумал он и додумал – «поиграюсь на досуге». Он был бы не он, если бы не игрался цифрами, не говоря уже о словах. 28 Аварийный план (ит.) «Пьяно» – прокручивал он в мозгу итальянское слово «план». «Я, когда пьяный, – думал он, – всегда думаю об эмиграции». «А когда очень пьян, не ограничен список стран» – решил он ещё и поиграть с рифмами. «Прэго, раггаци, 29 – согласился он с итальянским планом, – я согласен». Одновременно с этим он открыл дверь номера 314 и погрузился в его пространство. Что-то всё ещё интенсивно бурлило в районе чуть выше левой ступни, там, где его поверхностные вены создавали причудливые узоры, просвечиваясь глубоко-синими и приглушённо-фиолетовыми красками сквозь тонкую поверхность кожи. 29 Пожалуйста, ребята (корявый ит.) «Ох уж эта болезнь аристократов» – посетовал он на варикозное расширение вен, но не придал особого значения этому клокотанию. «Видимо, переусердствовал с ходьбой» – решил он и завалился на двуспальную кровать, включил телевизор, нашёл музыкальный канал. Он уже знал номер – 67. На экране красивая девушка в окружении ухоженных собачек. Это реклама собачьего корма. «Красивая» – отметил он. Шум кондиционера, который он выключить не мог, не дал ему полноценно переселиться в царство Морфея, и какое-то время он пребывал в пограничном состоянии между сном и явью. Наступал вечер. «Ну ты, лежебока делла верита, вставай, уже вечер» – мог бы он сказать какой-нибудь своей любовнице, но себе не мог. Так и провалялся до предзакатного часа. «И кондиционер этот дурацкий, поспать толком не даёт. Опять придётся предпринимать какие-то меры» – в полудрёме ругался он. «Ну всё, пора гулять» – наконец-то дал он себе установку. Одетый по-летнему, в любимых эспадрильях песочного цвета, он покинул номер с надоедливым кондиционером, выключить который ему не удавалось. И потом он гулял-гулял-гулял, стараясь не обращать внимание на «дзыни», но порой, если «дзынь» звучал слишком отчетливо и близко, проверял свой кайфон, а вдруг у него «дзынькнуло», догадываясь, тем не менее, что вряд ли. Он гулял так, что обошёл почти весь центр, все мыслимые и немыслимые улочки, не щадя ног, равно как и вен, вздувавшихся под кожей. «Ну всё, баста!» – сказал он себе, дойдя, наконец, до уже знакомой пивной Ма-Че-Те на Via Benedetta в Трастевере и решил заглянуть в ещё неизвестный ему коктейль-бар Ма-Те напротив. Снаружи всё выглядело обыденно. Пара столиков для приличия возле входа, несколько клумб с незатейливыми цветочками, двойная зелёная дверь вела внутрь. Внутри же заведение напоминало огромную пещеру: полумрак, чёрные стены, запах сырости. Его сразу же привлёк полукруг барной стойки. За ней он и расположился, присев за вращающийся табурет и поместив ноги на трубу внизу, ощущая пульсацию набрякших вен. Затем он заказал немецкий лагер и решил пофантазировать немного на тему Алёнки по-доброму. Получив свой бокал и отпив из него молодящей жидкости, он краем глаза увидел до боли противную рожицу на одном из предметов на барной столешнице. Оказалось, что на ней между пивными кранами помещена обыкновенная банка для чаевых с приклеенной к ней фотографией Сталина И.В. На ней вождь пролетариата ласково улыбался. С помощью указательных и больших пальцев он посылал миру символ любви, а именно, сердечко, как ни в чём не бывало. Рядом с этим издевательским фото на банке от руки фломастером по-английски была написана фраза «помогайте рабочему классу». «Как такое может быть?» – не мог поверить своим глазам он. «А мои предки, а их страдания, как же…» – он не находил слов, и всё в нём клокотало. – Синьор… – вдруг он услышал за спиной и повернулся. – Look, 30 – темноволосый парень с тревогой смотрел на левую ногу синьора, явно намекая на то, что с ней что-то не так. Он отреагировал на призыв темноволосого парня, посмотрел на свою левую ногу и… оторопел. Из дырочки на внутренней части ступни бил тонкий, но стойкий фонтанчик крови. Эспадрилья постепенно меняла свой песочный цвет на красный. 30 Смотри (англ.) «Прорвало» – осознал он. – Ambulance… ambulance… – заговорили рядом. Он же судорожно попытался зажать дырку, начал доставать носимые им пластыри, но их было мало. И размер оставлял желать большего. «Почему не подготовился… зачем ходил так много… но кто же знал… ну тебя…» – полемизировал он сам с собой. Ему помогли доскакать до туалета, где девушка, которая оказалась администратором бара, предложила ему тугой пластырь. Он отметил, что она помогала ему больше, чем кто-то другой. Все остальные, будто крови никогда не видели, быстро ретировались. Девушка-администратор отматывала, отрезала ленты и отдавала ему. Наконец, одной длинной лентой ему удалось прижать место разрыва достаточно плотно, что позволило остановить кровотечение. Вскоре подоспели медики из скорой помощи. – Thanks a lot, I appreciate it, good buy, my dear… 31 – расчувствовавшись говорил он девушке-администратору. – Good luck! – ответила она ему и улыбнулась, когда его погружали на каталку, чтобы довезти до машины скорой. Его повезли к выходу, и на прощание он как-то по инерции повторил несколько раз: «No Stalin…No Stalin». «724» – прочитал он номер на машине скорой. «Совпадение? Не думаю» – шутил он и сам смеялся. Санитар и санитарка внесли его на носилках внутрь машины, померяли давление, вкололи что-то в вену левой руки. 31 Большое спасибо, я очень признателен, прощай, моя дорогая… (англ.) – To increase pressure, – объяснил санитар. – Тромбозиз, тромбозиз, – повторяла санитарка, вкалывая что-то для повышения давления в руку варикознику. В скором времени его привезли в клинику Ospedale San Giovanni Calibita Fatebenefratelli на острове Тиберина и после беглого осмотра оставили в фойе на медицинской передвижной кровати. Кровь была остановлена, поэтому нужно было заниматься другими более нуждающимися в помощи больными. Патрон сидел за столом в своём кабинете, Джованни ходил из стороны в сторону, открывал какие-то ящики, что-то искал. – Так как его зовут? – обратился патрон к Джованни. – Ага, вот, нашёл… – Джованни уткнулся в какую-то папку. – Джулиан, – спустя полторы секунды сообщил Джованни. – Джулиан, а она значит Джулия… – размышлял патрон, – опять тёзки. – Вафан… А… Что с вас взять? В стекло значит не наливаем… А этим наливаем… Срочно дефашизировать… – доносились возмущённые возгласы из фойе. Джованни отвлёкся от папки и прислушался. – Кто это там так ругается, патрон, к дефашизации нас призывает? – спросил Джованни у патрона. – А этого чего не пускаете, афроамери… тьфу ты, афроитальянца? Чего он на улице мыкается? – доносились недовольные возгласы из фойе. – И мне ногу замотайте, и я пойду. Сталин у них, видите ли, с сердечком… – всё ещё доносились возмущённые возгласы из фойе. – Ах, ну конечно, вот и он… – с лукавой улыбкой отвлёкся от изучения парных имён патрон и пустился в рассуждения, – в его родной стране процессы фашизации и дефашизации происходили одновременно, но всё-таки он больше гуманист, чем мизантроп, поэтому выступает за дефашизацию. И нашей нации в том числе, Джованни. И в чём-то он прав. В чём мы, собственно, раскаялись? Как мы отмечаем 8-ое мая? А то, что мы любим свою страну, – это наша большая заслуга, и наша любовь к родине достойна уважения. Однако, Джованни, патриот, в какой-то степени, является шовинистом, поскольку патриотизм подразумевает тот факт, что человек своих соплеменников, даже не сограждан, ценит больше, уважает больше, любит, в конце концов, больше, чем всех остальных. – Патрон, неужели нам нужно любить их меньше? – Нет, Джованни, конечно, нет. Вот ты скажи мне, ты любишь Италию? – О, патрон, как я люблю Италию, знал бы кто? – А Испанию, Джованни? – О, как я люблю Испанию! Я сильно люблю Испанию, хотя я там ни разу не был. Но у меня есть испанские тапочки-шлёпки.

Конец ознакомительного фрагмента.