В нашей компании Тера была звездой. Компания у нас была с творческим уклоном, к тому же благополучной с точки зрения гендерного равновесия. Таня и Дима, поженившиеся, по их словам в 8-ом классе «после физики» так, переругиваясь, как подростки, рассчитывали дожить до старости. Игорь, будучи эстетом, годами стоял на перепутье: встретив в очередной раз кандидатку на роль жены, достойнейшую во всех отношениях, не мог решить: удочерить или жениться? Жениться или удочерить? У Руслана было столько внебрачных детей от его аспиранток, что матримониальные церемонии явно были не для него. Две «девушки» обзавелись мужьями повторно, а Тера и Лена «не разлей вода» со студенческих лет, имели скорбный статус брошенных жен и матерей одиночек. Добрый Молчанов иногда сажал Теру к себе на колени, Тера зажмуривалась, качала головой так, что позванивали ее прекрасные восточные серьги и громко шептала: «я уже лет десять не сидела на коленях у мужчины!» На что язвительная Лена каждый раз говорила, притворяясь завистливой: «счастливая, ты должна еще помнить!»

Казалось, что праздников в году очень много: государственных и около, Новый год, майские и еще дни рождения с пирогами, подарками, длинными платьями и шляпами из бумаги… А потом все как-то перестали быть молодыми. В начале девяностых уехала в Америку Лена, а следом Тера. Все еще пошучивали, что Тере не с кем стало играть в слова. В слова Тера с Леной резались ожесточенно, как матерые картежники в секу. Бралось какое-нибудь бесконечное слово вроде гидроэлектростанция, сверхпроводимость или шикарное эксгибиционизм и из него выдаивались слова, десятки слов. Раскрасневшиеся дамы кричали, жестикулировали, Тера жульничала, пыталась впарить узбекские слова (она родом из Ташкента), уверяла, что «арбакеш» или «курбаши» слова исконно русские, призывала в свидетели «Слово о полку Игореве» с его «лепо» и «бяшить». Но в Америке подруги рассорились, даже не разговаривали, живя рядом.

Мы встретились в Москве два года назад. Тера приехала на похороны единственного сына. Леня не прижился в Америке, вернулся в Москву и умер от инфаркта совсем молодым. Тера выглядела растерянной даже удивленной, осиротевшей. Она уже не носила каблуков, но тяжелые восточные серьги были на своем месте и некстати позванивали при движении. Ее прекрасные иудейские кудри были стянуты аптечной резинкой с двумя пластмассовыми красными шариками, а сэкондхэндовые камуфляжные штаны говорили об утрате эстетических идеалов. Мир рухнул.

Были все Юрины сыновья, единокровные Ленины братья. Старший обзавелся проплешиной и брюшком, младшего вели за ручку. Был и весь профсоюз Юриных жен, он пополнился «последней», ставшей теперь «предпоследней», женой, Наташей. Была и последняя, новенькая с иголочки жена, Лариса. С округлившимся животиком она, смущаясь, сказала, что они с Юрой очень ждут мальчика. УЗИ показало драгоценную загогулинку.

Огромные осенние тучи, надменные как дирижабли были почти неподвижны. Но маленькое, растрепанное и веснушчатое облачко, гонимое каким-то отдельным, персональным ветром, шустро неслось под тучами. Но дождя в тот день не было.

Судак был огромный. Он лежал в волжской воде и был отлично виден на мелководье. Саша, мой муж, подбрасывал ему блесну, подергивал леской: возьми, видишь, как блестит. А судак смотрел на нас умным глазом и, наверное, думал: стреляного воробья на мякине не проведешь, знаю я вас, двуногих! И все-таки он блесну ухватил, наверное, она ему надоела. И был пойман, посажен на кукан (палочка с привязанной веревкой продевается через жабры, и рыбу как собаку на поводке ведут по воде). Судак, не веря еще, что пленен и приговорен, пытался сбежать, но тщетно. И было неловко такого большого и умного зверя тащить и потом съесть, хотелось извиниться…

Каждый август, много-много лет подряд мы с Сашей ездили на нижнюю Волгу, где палатка, байдарка, рыбалка и – счастье. Но сначала нужно было доехать на поезде до крошечной станции в степи – Чапчачи. Поезд останавливался на одну минуту, и сразу, лязгнув, отправлялся дальше, в Астрахань. Было так рано, что небо и степь менялись красками – степь была нежно-сиреневой, а небо золотым. И на нем можно было разглядеть звезды. Репродуктор на станции хрипел: Старший билетный кассир Подосиновиков! Пройдите к начальнику станции! И возле клумбы с петуниями (превосходившей размерами станционный домик) появлялся старший билетный кассир с прохладной лесной фамилией. В тренировочных штанах, тапках и кителе (интересно, что они, старший и младший кассир, делают на станции зимой, когда поезда на станции Чапчачи не останавливаются?) Потом мы шли к пыльной дороге ловить грузовик, едущий к Ахтубе, притоку Волги. Там, у дебаркадера грузили на баржу зеленые помидоры. За две недели пути до Москвы помидоры успевали покраснеть. А для тех, что покраснеть поторопились, был приспособлен в большом загоне поросенок Сема – эпикуреец и сибарит. Розовый весельчак радовался солнцу, помидорам, загону. И счастью не увидеть осенних дождей и зимней стужи.

Конец ознакомительного фрагмента.