«А ничего не делать! — решительно ответил сам себе Аркадий Сергеевич. — Все уже сделано… Все, хватит соплей, выбора нет!…»

До прихода в порт основной партии контейнеров с «Абсолютом» остался всего один день.

«Ничего, Бог дает — проскочу как-нибудь, дотяну до пенсии, а там… все будет нормально».

Назаров пытался как-то успокоить самого себя, расслабиться, но сердце почему-то сдавливала холодная тоска…

Аркадий Сергеевич резко развернулся и быстрым шагом пошел к зданию, в котором располагался его кабинет.

Как раз в то самое мгновение, когда Аркадий Сергеевич Назаров входил в свой кабинет, молодцеватый сержант-гаишник взмахом полосатого жезла остановил черный «БМВ», мчавшийся по Большому проспекту Васильевского острова в сторону Морвокзала. Автомобиль, взвизгнув покрышками, послушно замер у обочины, и из него выскочил мужичок лет пятидесяти — лысенький, очкастый, в старомодном однобортном костюме. Сержант, привыкший, что в «бээмвухах» ездят люди с совсем другой внешностью, даже головой дернул от удивления: «Ишь ты — интеллигент задроченный… Интересно, откуда у него такая „тачка“?»

«Интеллигент» между тем торопливо досеменил до сержанта и, искательно заглядывая хозяину дороги в глаза, спросил:

— А что случилось? Я что-нибудь нарушил?

— Ваши документы, — сурово проигнорировал вопрос очкарика «гаишник». — Водительские права, техпаспорт…

— Да, да, конечно, — засуетился лысый и полез в карман за бумажником. Сержант повертел в руках два заламинированных в плотный прозрачный пластик документа:

— Григорий Анатольевич Некрасов… Нарушаете, Григорий Анатольевич… Нехорошо это… Такой солидный человек, и фамилия звучная — а нарушаете…

— Извините, — беспомощно развел руками очкарик. — А что я нарушил?

— Ну как, что? — усмехнулся «гаишник». — А ремень безопасности почему не пристегнули? Я ух не говорю про скорость — она у вас явно была больше шестидесяти. Ваше счастье, что у меня техники с собой нет… Нарушаете…

— Ой, — вздохнул тяжело «интеллигент». — Действительно, забыл пристегнуться. Все время пристегнутым ехал, а тут остановился у ларька сигарет купить, сел потом, а пристегнуться забыл… Я на Морвокзал опаздываю.

Сержант непередаваемо дернул бровями и протянул безразличным тоном:

— Все опаздывают, которые разбиваются потом… Ремни, между прочим — для вашей же безопасности придуманы.

— Да-да, вы правы, — закивал лысый. — Я виноват… Прямо не знаю, как такое получилось…

«Очкарик» сунул руку в карман и вытащил оттуда пачку «Мальборо»:

— Угощайтесь, пожалуйста, вы же тут, наверное, целый день стоите…

Гаишник посмотрел на пачку и удовлетворенно хмыкнул — между прозрачной пленкой и картоном была засунута сложенная вчетверо десятидолларовая бумажка. Одним красивым движением кисти сержант умудрился и сигарету из пачки вытащить, и завладеть купюрой.

— Спасибо, — поблагодарил его «интеллигент». — Вы уж меня, пожалуйста, не наказывайте строго…

Гаишник, затягиваясь ароматным дымом, протянул лысому его документы:

— Всего вам доброго, Григорий Анатольевич. Счастливой дороги. Постарайтесь больше не нарушать.

— Спасибо, — очкарик кивнул и засеменил обратно к своей машине…

Миновав четыре перекрестка, черный БМВ плавно запарковался на площади перед Морвокзалом. Водитель выключил зажигание, достал из кармана платок и промокнул им вспотевшую лысину. Его пальцы чуть заметно подрагивали, когда он доставал сигарету из пачки.

«Нет, менять надо лошадку, — подумал очкарик, нервно закуривая. — А то, как у мусорков рейд какой-нибудь — на каждом перекрестке стопорят, падлы…»

Григорий Анатольевич Некрасов не любил милиционеров. Более того — он их боялся, хотя страх этот тщательно скрывал ото всех, да и от самого себя тоже… Но каждый раз, когда приходилось ему показывать «красноперым» свои документы — спину Некрасова обволакивала липкая испарина… А ведь был он человеком действительно солидным и по-своему значимым. Его очень многие знали в порту, где Григорий Анатольевич представлял интересы Виктора Палыча Говорова, известного в определенных кругах под кличкой «Антибиотик». У Некрасова тоже было «погоняло» — свои называли его «Плейшнером», за внешнее сходство с актером Евстигнеевым… Плейшнера в порту знали действительно почти все — в том числе и старший оперуполномоченный УФСК Аркадий Назаров. Для правоохранительных органов не было секретом, что именно Некрасов контролирует большую группировку «братвы», имевшую в Морском порту очень много прибыльных «тем». Другое дело, прихватить Плейшнера практически не представлялось возможным — он формально числился гендиректором одной коммерческой фирмы и никогда ничего не делал криминального собственными руками. В свое время Аркадий Сергеевич Назаров пытался повнимательнее присмотреться к личности Некрасова — «комитетчику» казалось, что он неплохо изучил Плейшнера, — но никаких «зацепок» выявить не удалось, и в конце концов майор махнул на представителя Антибиотика рукой: авось, все-таки проколется когда-нибудь сам… Назаров был бы очень удивлен, если узнал, что этот самый Плейшнер с таким же волнением и нетерпением ждет прибытия из Швеции контейнеров с «Абсолютом», что и сам Аркадий Сергеевич… А еще больше удивился майор, если бы кто-то сказал ему, что когда-то, много лет назад, Плейшнера знали совсем под другой кличкой и фамилией.

От родного папы досталась Плейшнеру фамилия Скрипник, звали его Михаилом, а по отчеству — Игоревичем. И родился он вовсе не в Вологде (как значилось в паспорте Плейшнера), а в Челябинске. Давно все это было… Прошлая жизнь — под настоящей фамилией — теперь казалась Плейшнеру каким-то полузабытым фильмом… В том далеком прошлом, в Челябинске, дружки звали его «Мишуткой», и судьба у пацаненка была самой что ни на есть обычной для рано сбежавшего из дома сына родителей-алкоголиков… Первое свое «крещение», первый заход в «тюремные университеты» Мишутка получил в шестнадцать лет. Дали ему тогда три года — и это было очень много для его возраста и для совершенного им преступления… В шестьдесят четвертом году и автоугонщикам-то «треху» не выписывали, а Мишутка получил три года за украденный велосипед. Возможно, судей поразило то, что Михаил Сергеевич Скрипник умудрился украсть велосипед с балкона на четвертом этаже… Но, скорее всего, на жесткость их решения повлияло поведение Мишутки в суде — не обращая внимания на отчаянные взгляды адвокатессы и чувствуя моральную поддержку челябинских дружбанов, Скрипник гордо заявил во всеуслышанье прямо в зале заседаний: