Чем больше фактов — и довольно угрюмых, надо сказать, фактов — узнавал Андрей из Катиного прошлого, тем больше он ее жалел. И это была не брезгливая жалость чистоплюя, а жалость нежная, жалость сродни той, про которую русские бабы испокон веков говорили так: «Жалеет — значит любит». Сам Обнорский, наверное, затруднился бы сформулировать четко свое отношение к Кате. Она ему нравилась как женщина, он был ею увлечен, он испытывал к ней нежность, которая порой перехватывала дыхание, он ее жалел, он ее хотел, в конце концов, хотел почти постоянно…

Но было ли это все любовью? Сложно сказать… Наверное, в то время было бы просто некорректно ставить вопрос таким образом — все-таки Катя и Андрей находились в очень нестандартной ситуации. К тому же судьбы их пересеклись совсем недавно… К тому же с некоторых пор Обнорский стал вообще побаиваться слова «любовь», слишком уж оно было ответственным, это слово… А все женщины в жизни Андрея, которым он говорил «люблю» (или мог бы сказать это), принесли ему кроме незабываемых счастливых часов и дней, очень много боли… Впрочем, и Обнорский доставил им много горя, поэтому неизвестно еще — что было Андрею тяжелее вспоминать: боль собственную или боль, причиненную им самим… Ну и, кроме того, имелось еще одно важное обстоятельство…

Как бы там ни было, но «дело» со скрипом сдвинулось с мертвой точки — Обнорский тщательно сортировал и обрабатывал получаемую от Екатерины информацию. В одно досье он собирал сведения о коммерческих структурах Палыча, в другое — психологические характеристики «персоналий» из окружения Антибиотика, в третье — данные о противниках (явных и потенциальных) «империи» Говорова… Катя знала многое, поэтому иногда казалось, что работе Серегина не будет видно конца… Но Обнорский и Цой ведь прилетели в Стокгольм всего на две недели, которые пролетели очень быстро…

Когда до отлета Андрея в Петербург оставалось два дня, Обнорский спросил Катерину (после очередного сеанса утомительного «дебрифинга», закончившегося глубокой ночью):

— Кать… Важный вопрос, который мы с тобой забыли обсудить: какими финансовыми средствами мы располагаем?

— В каком смысле «мы»? — несколько раздраженно ответила вопросом на вопрос Катерина.

Она всегда после «допросов», которые устраивал ей Андрей, некоторое время пребывала в дурном настроении. Это обуславливалось и «освежением» тяжелых воспоминаний, и тем, что Катя так до конца и не смогла пока «прочувствовать» конечный результат, которого хотел добиться Обнорский — временами Катерине казалось, что Серегин просто собирает материалы для своих статей или документальной книги, которую собирался писать в девяносто четвертом году с Ларсом…

Нет, Катя Андрею, конечно, доверяла, просто… Просто порой казалось, что Серегин и сам не знает, чего он хочет. Согласитесь, фраза типа: «Я хочу выдумать нечто этакое», — носит весьма абстрактный характер… Ты, мол, отдай мне максимум информации, а я что-нибудь обязательно придумаю… Что? Да Бог его знает, что, но что-нибудь интересное… Катерина злилась, наверное, еще и потому, что Обнорский «считал» быстрее ее, она не могла угнаться за скачками его мыслей, и это раздражало. Екатерина ведь привыкла в каком-то смысле «вертеть» своими мужчинами… Нет, пожалуй, «вертеть» — слово все-таки слишком грубое… Катя скорее привыкла к тому, что мужчины признавали в ней не только красивую женщину, но и по меньшей мере равноправную деловую партнершу — а вот Обнорский, он, похоже, держал ее если и не за дуру полную, то уж по крайней мере за «младшую сестренку по разуму».

Может быть, Катерине все это только казалось из-за того, что она не понимала — чего же хочет добиться журналист, что он хочет «сочинить-выдумать»… Вот потому и ответила она несколько грубовато на нормальный и вполне уместный, кстати говоря, «финансовый» вопрос Обнорского. Андрей, естественно, вспыхнул:

— Ах, извините, извините… Конечно, не «мы», конечно, «вы»… Я ни на секунду не забываю, Екатерина Дмитриевна, что это вы у нас — финансовое сердце «концессии»… Вы девушка богатая, не то, что я — голь перекатная, рвань подзаборная… Местоимение «мы» было употреблено мною, потому что я не имел в виду всего вашего состояния. Меня интересовала лишь та часть, которую вы сможете выделить под наши планы относительно Палыча — а их реализацию я считаю делом общим… А лично, в приватном порядке, так сказать, я с женщин денег не беру. Пока, во всяком случае…

Кате стало неловко, и она попыталась сгладить все шуткой:

— Гусары денег не берут-с?

Обнорский на шутку не откликнулся, словно бы полностью утратил вдруг чувство юмора. Его глаза потемнели, взгляд стал жестким и тяжелым настолько, что Катерина внезапно почувствовала даже холодок между лопатками… Такого Обнорского она видела в первый раз и в первый раз поняла, что этот парень действительно может быть опасным для тех, против кого он работает… Катя зябко передернула плечами и, преодолев свои амбиции, взяла Серегина за руку:

— Андрюша… Прости, я не хотела тебя обидеть… Я… неудачно выразилась… Я понимаю, что деньги нужны не тебе лично… Сколько… Какая сумма необходима для нашей… «концессии»?

Андрей вздохнул, проступившие на его лице жестокие складки разгладились, а в глазах погасли холодные черные огоньки — отличительной особенностью характера Обнорского была ведь не только вспыльчивость, но и отходчивость… Помолчав и почесав в затылке, Серегин развел руками:

— Я не знаю, сколько нам нужно денег, потому что пока не сочинялась схема… А соответственно — нет и никакой ясности с конкретными статьями расходов. Да деньги, собственно, сейчас «живьем» и не нужны… Мне просто надо знать порядок суммы, которую мы в случае необходимости сможем использовать… Я ведь должен прикинуть расчет сил и средств — потому что варианты, которые будут сочиняться, должны соответствовать реальным возможностям… Любой проект может воплотиться в жизнь только при условии его необходимого и достаточного финансирования, это же азбука… Естественно, у меня даже мысли не возникало о том, чтобы потратить хотя бы доллар без детального согласования с тобой… И вообще, в финансах и в бизнесе ты, конечно, намного лучше меня разбираешься…