– Пока задаю вопросы. Хамить стану, когда вынуждена буду сама на них отвечать.

Я совершила ту самую роковую ошибку, которая прервала не одну карьеру. Дело было не в том, что я сказала. Хотя надо было клясться в любви к его детищу и выражать готовность рысить с шефом вперед в одной упряжке, лягая на ходу всех кобелей, заинтересовавшихся моими ногами. Но я повысила на него голос, проще говоря, наорала. А он еще довольно робко осознавал себя не просто начальником, но хозяином, мягко пресекал фамильярность тех, с кем начинал, выселял нас из своей души и подыскивал каждому место в хозяйстве. И срыва моего не простил. С виду ничего не изменилось – то, что сейчас является нашим отделом, тогда и было всей фирмой. Мы казались себе основой основ, мощным, но гибким стволом. Даже не заметили, как оказались крепкой нижней веткой, над которой прорастали все новые и новые, формируя неведомую нам крону. Кажется, я одна и страдала по этому поводу. Остальные считали свое положение завидным – пусть эти тонкие побеги еще укрепятся, не сорвутся ветром, не обломятся под тяжестью снега. А нашей толстой деревяшке уже ничего не грозит. Как мрачно шутили ребята, только на ней владелец сможет качественно повеситься в случае банкротства.

Если забыть про стоившую мне приличной должности истерику, развод нам с бывшим обоим пошел на пользу. Сидели, пили, взаимной ненависти не испытывали. Столик был миниатюрный, предназначенный для угрюмого одиночки, склонного забиваться в дальний угол людного зала, но почему-то не желающего накачиваться пивом дома. А мы с бывшим ребята длинноногие. Он расслабился, начал устраиваться поудобнее и задевать мои колени своими. Но даже не пытался извиняться. Пробурчал что-то вроде «теснотища» в первый раз, а во второй и третий звуковых сигналов не подавал. Можно было, конечно, перебраться за больший стол, но меня его возня не раздражала. Наоборот, то, что мужчина терпел явное неудобство, говорило о серьезности планов. Мне казалось, что он хочет воспользоваться случаем пообщаться и отпустить друг другу все грехи.

Сама я с каждым глотком добрела и была не против: в самом деле, сколько можно помнить обиды на человека, который уже давно не близкий, а как все? Если убрать эмоциональные выкрики, то есть оскорбления, мы добивались друг от друга понимания и соучастия. Не получилось – разошлись. Сколько и у меня, и у него таких было, правда, без штампа в паспортах? Неужели причина злопамятства – эти самые печати в документах, удостоверяющих наши личности? Мы бесимся из-за того, что обманули надежды государства? Пообещали ему жить долго и счастливо и умереть в один день, но не выполнили обещание, чем разочаровали? Идиотизм какой-то.

Бывший принялся оправдывать ожидания, но как-то странновато: пристроил наконец свои колени так, что мои, чинно сжатые, оказались между ними. И теперь при любом шевелении ногами получалось, будто я с ним заигрываю. Только я собралась махнуть остатки вина залпом и прервать этот акробатический этюд, как он все-таки спросил:

– Любуюсь я тобой – красивая, умная. За пять лет стала еще и холеной. «Ах, какая женщина, мне б такую»… Не подскажешь, почему мы расстались?

– Потому что ты молчал сутками, – выпалила я. И ощутила гордость собой, умной, красивой и холеной. Как легко и точно то ли почувствовала, то ли просчитала его желание расставить точки над і.

– Это повод? Мой отец уже тридцать лет так молчит. Нормальный полковник. И до отставки попусту не болтал, и после не начал.

– Но ты-то не военный.

– А это не от рода деятельности зависит. Характер. Мама другая, общительная, сама знаешь. Родила меня, по неопытности поручила дрессировку мальчика мужу. Сын, разумеется, вышел в отца и уже в три года был суров и нелюдим. Она захотела девочку, но родился брат. Его мама воспитала по-своему и отлично треплется с ним до сих пор.

– Да, твой братец – маменькин сынок… Но почему ты всегда норовил грубо меня заткнуть? Между прочим, самооценку это гробило.

– Не смеши. Понизить чью-то самооценку может лишь тот, кого жертва уважает. А для тебя авторитетов не существует. Как ни унижай, реакция одна – сам дурак, не способный оценить такое чудо природы, как я.

– Стоп, это не повод обижать жену. Я всего лишь невинная болтушка…

– Э, нет, дорогая, ошибаешься. Или издеваешься, как обычно, – нахмурился он. Странно, только что утверждал, будто я его смешу. Проблемы с чувством юмора за эти годы возникли, кажется, не только у меня. А бывший продолжил довольно сварливо: – Ты предпочитала не замечать, что разговариваешь командирским тоном. Могла прикрикнуть, если я делал не так, как ты велела. В общем, отдавала приказы, которые не обсуждались.

– Не было этого! Погоди, ты хочешь сказать, что твое молчание было чем-то вроде сопротивления моему звуковому напору? Хватит валить с больной головы на здоровую.

– Ну, чья голова больная, еще вопрос. Только отец всегда осаживал маму, когда она вела себя с ним и с нами, мальчишками, как с подчиненными. Напоминал, что дома – это не на работе. Ее тоже частенько тянуло распекать нас громко и в непарламентских выражениях.

Я всегда полагала, что семейка у него экзотическая. Но не до такой же степени. От изумления не заметила, что официант принес третий бокал вина мне и кофе бывшему. А надо было бы следить за происходящим. Но тогда уж очень хотелось высказаться:

– О чем ты? Твоя мама всего лишь заведовала отделением в поликлинике. Моя чем только ни руководила, пока не стала замминистра, и то таких проблем никогда не возникало.

– Ну, положим, не замминистра, а руководитель направления. Отличная должность: министры приходят и уходят, а специалист работает себе и работает.

– Уровень тот же. И должность инфарктная. Только с таких и не изгоняют, как козла отпущения, если соответствуешь, конечно, – с готовностью разъяснила я.

– Не уводи разговор в сторону. Ты считала, что женщина должна и может быть только несгибаемой и властной, матерящей начальствующих мужиков, если у них что-то не получается, и хотела быть похожей на свою карьеристку мать. А то, что и твой отец, и твой отчим под напором ее характера благополучно спились и были выдворены из дома, – не проблема? – спросил он с какой-то дурашливой ухмылкой. Помолчал. И вдруг очень зло и нарочито четко произнес: – Ты не замечала и не замечаешь за собой вот этого пренебрежительного: «Всего лишь заведовала». Для тебя все, кто не дошел по трупам конкурентов до замминистра, – «всего лишь».